Размышления о смерти

Из книги «Посмертное издание трудов месье Сен-Мартена»

(«Œuvres posthumes de monsieur Saint-Martin»), 1807

***

Смерть! Существует ли она доселе? Разве же она не была уничтожена? Разве великий Священник и великий Учитель молитвы не положил конец всем ужасам сей смерти Своими муками? Разве Он не претерпел насильственную смерть, дабы мы обретали смерть блаженную? Разве, после свершения Им сего, осталось хоть что-то, способное заставить нас страдать? Нет, смерть отныне является для нас не чем иным, кроме как вхождением в Храм Славы. Бой был дан, и победа одержана; мы принимаем от рук смерти лишь пальмовые ветви триумфа. Смерть! Та ли сия телесная смерть, кою мудрец приписывает каждой вещи? Таковая смерть есть лишь действие времени; что общего может иметь действие времени с человеком Вечности? Человек не имел бы представления о смерти, не обладай он чувством вечности, с коим идея смерти контрастирует, а далее можно прийти и к иному выводу: мудрый человек должен иметь духовное понимание своей частной смерти. Он должен придерживаться его во всех отношениях, видеть себя умирающим, поскольку его личная вечность должна видеть все, что для него происходит во времени. Но, дабы достойно исполнить сию важную задачу, надлежит достойно вершить каждый момент ее в своей жизни, ибо в противном случае он умрет во тьме, без знания, подобно народам и людям Потока. Итак, истинное зло, единственное зло, кое мы можем воспринять от смерти, есть умереть прежде своего рождения; ибо для тех, кто обрел рождение, то есть воскрес из своей гробницы, прежде телесной смерти, смерть служит лишь к большему благу.

***

Смерть, будучи включенной в разряд действий, служащих к исполнению Великой Божественной Работы, управляется и направляется с той же мудростью, что и все прочие божественные деяния. Наши материальные оковы постепенно разрушаются почти не заметным для нас образом, дабы не причинять нам слишком сильных страданий, и дабы ощущение благости и сладости бытия, в коем мы нуждаемся, не покинуло наше сердце. Молодые люди, преисполненные животной жизни и лишенные жизни духовной, обычно боятся смерти, потому как еще не находят в себе ничего, способного заместить то, чего лишает их смерть. И напротив, люди преклонного возраста, верно следовавшие закону своего бытия, пребывают в конце пути, коий был наполнен столь чистой, активной и утешительной жизнью, что они могут взирать с равнодушием на гибель своей материальной оболочки; равным образом и сия материальная оболочка, медленно претерпевая неощутимый распад всех своих органов, знает о своей естественной гибели и безболезненно переносит ее. Таков план, утвержденный Высшей Мудростью на благо людям. Но вместо того, чтобы извлекать из сего пользу, они стали направлять все свои усилия на борьбу с естественной смертью и устранение ее с лица земли - и сколькими же страданиями оттого сия земля усеяна!!!

***

Когда некто желает прибыть в другие края, весьма для него интересные, его мало занимают тяготы пути и сложные ситуации, чрез кои ему приходится пройти. Такова же позиция мудрецов по отношению к иной жизни. Путь, коий им необходимо преодолеть, то есть смерть, не занимает много места в их мыслях.

***

Из книги «Служение Духовного Человека»

(«Le Ministère de l'Homme-Esprit»), 1802

Мы не ведаем, что носим в себе субстанции, входящие в состав нашего естества после падения, некий тлетворный яд, тайно истощающий нашу плоть, от коего человек не может ни избавиться, ни нейтрализовать его вредоносное влияние, ни прекратить в один момент его распространение. Ибо яд сей сам по себе есть пожирающий и неутолимый пламень, на коем ныне основано наше существование, и коей известен человеческим наукам, по крайней мере чрез свои воздействия, как принцип нашего разрушения, поскольку они признают, что наше животное дыхание есть не что иное, как медленное горение, т.е. тление.

Разве не известно, стало быть, что все существа, блуждающие по сей земле, представляют собой некое подобие необходимых орудий для собственной смерти; что они не могут сделать и глоток воздуха для своей жизни, не расплатившись за сие самой жизнью, ибо чрез само сие действие обретают продолжение как своего существования, так и своего разрушения? Сие есть та риза смерти, коя заменила человеку его чистую и нетленную форму, способную вечно черпать из источника божественных сокровищ.

Нет нужды говорить, что ради того, чтобы удерживать поглощающий нас огонь, мы имеем предрасположенность лишь к разрушительным видам пищи, подобным сему огню, кои ежедневно привносят в нас свои отложения, и даруют жизнь как нам, так и ему – дарующему нам смерть.

И наконец, какую помощь мы получаем от тех, кто принимается нас исцелять от болезней и немощей, кои приходят к нам от сих естественных изъянов? Ведь мы знаем, что применяемые врачами лекарственные вещества неэффективны в сем отношении, и для наших тел, и для природы. Они пригодны лишь постольку, поскольку имеют меньшую степень заражения, чем наши несчастные организмы. Ничто не является живым, ни в нас, ни в природе, или, по крайней мере, все обладает лишь относительными жизнью и силой; сие есть смерть, заключающая сделку со смертью.

***

Бальзамирование тел умерших и использование ароматических веществ для замещения запаха на более приятный представляют собой некую метафору того принципа, в коем мы нуждаемся для нашего восстановления, как телесного, так и духовного. Ясно, что мы не имели бы иной задачи в сем мире, если бы были благоразумны, кроме непрестанного труда над возрождением в себе чистого тела и духа истины, кои пребывают как бы в угасшем и мертвом состоянии, дабы к моменту нашей физической смерти мы стали совершенно забальзамированы в отношении всех телесных чувств своей первой формы, но не так, как земные мумии, что пребывают без жизни и без движения и в конце концов распадаются, но как несущие в себе живительный и нетленный бальзам, возвращающий нашим членам их изначальную подвижность и действенность, коя по мере развития будет всегда возрастать, как бесконечная и вечная.

***

Из книги «Новый Человек»

(«Le Nouvel Homme»), 1792

Умирая понемногу каждый день, мы избегаем того, чтобы умереть всецело в один момент, как сие происходит почти со всеми людьми, по сей причине полагающими смерть столь жестокой. И окончательная физическая смерть нашего тела не покажется нам более неприятной, чем та мимолетная, чрез кою мы проходим в каждый миг нашей жизни. Более того, и жить мы, в таком случае, будем во все дни немного, по вине тех порций смерти, что будут разрушать нас. Пренебрегая сей предосторожностью и стремясь к укреплению ложной жизни, мирской человек ежедневно утрачивает свои способности, кои были дарованы ему природой и Истиной для поддержания в его земном странствии. Потому люди Потока всегда пребывают ниже сей меры. Их сердце не расположено к добродетели, их слух не воспринимает такта истинной музыки; даже их животные и пищеварительные способности ослабевают от невоздержанности.

Новый же человек, коему уготовано возвыситься над мирской мудростью, должен, как мы говорили, непрестанно умирать в Слове, если желает, чтобы Слово жило в нем. Ему надлежит постепенно умирать, дабы оно могло проживать каждый день во всей своей силе и полноте. Ему надлежит безмолвно вести свой путь по берегам реки, на каждом шагу сражаясь с животными, коих встречает, и преодолевать препятствия каждого дня. Таким образом он незаметно восприимет тройное творение, что очистит его тело, душу и дух, кои исполнятся огнем жизни, ибо огонь искупает ее и пронизывает Словом свидетельства.

***

Из книги «Молния на человеческое общество»

(«Éclair sur l'association humaine»), 1797

Несомненно, одним из наиболее бесспорных принципов правосудия является то, что в ходе телесных наказаний, кои человеческие законодатели позволяют себе налагать на виновных, они никогда не лишают преступника того, что не способны будут вернуть ему, если он извлечет урок из наказания и вернется на путь послушания закону. Так, например, они могут лишить его званий, имущества, свободы передвижения, потому что в их власти возвратить ему все это, когда они сочтут, что преступник достаточно исправился. Но откуда они получили право осуждать себе подобного на смерть? Ведь ежели они не в силах вернуть ему жизнь, то должны понимать, что не имеют права и лишать его сей жизни, ибо таковая кара является уже не наказанием, но уничтожением, кое совершенно бесполезно для виновного и приносит мало пользы для злодеев, что будут свидетелями оного. Откуда же, говорю я, взяли они таковое право, приговаривать своих собратьев к смерти? А вот откуда.

Когда человек перешел из области возвышенной в область земную, он стал подвержен естественной смерти, что в действительности является следствием его заблуждения. Верховное Правосудие, наложив на него сие наказание, было весьма далеко от того, чтобы сделать его бесполезным; и духовный человек, плодотворно переносящий свое осуждение, стремится лишь возвратиться в свою изначальную меру, за рамки коей исшел, и, таким образом, рассматривает свою материальную жизнь как епитимью, покаяние за совершенное преступление, а смерть – как освобождение.

Но сия земная юдоль подвергает его опасности новых прегрешений, по мере того как его связи распространяются по земле, и потому Верховное Правосудие было вынуждено ограничить для виновного тот период, что дается ему для искупления, в то время как смерть стала его наказанием в тех случаях, когда она преждевременна, а также когда она вводит его, как духовного человека, в еще более тяжкое положение, чем то, из коего он был исторгнут для наказания. Тем не менее, сие Правосудие не могло упустить его из виду; и так как божественные законы живы и не могут, даже даруя смерть, отделить себя от сопровождающей их жизни, то мы не будем считать, что заблуждаемся, полагая, что виновный - коий расплачивается за преступления своей животной жизни и входит в положение более тяжкое, чем то, из коего вышел - все-таки может, вступая в него со смирением, надеяться на избавление и обрести, в конце концов, животворящее божественное воздаяние.

В первом примере духовный человек наказуется через лишение; во втором примере, т. е. в состоянии, кое сопровождает телесную смерть виновного, духовный человек карается чрез мучение; но обе сии кары божественны и могут иметь своей целью лишь исправление духовного человека, а вовсе не его уничтожение, что невозможно. И во всяком случае, верховная длань всегда возвращает виновному намного больше, чем отняла.

Итак, ради свершения сих грозных приговоров, Верховное Правосудие не всегда использует непосредственно физические бедствия и силы природы; но зачастую, дабы сокрыть свое действие, оно предоставляет сие право голосу и руке человеке, коий, в данном случае, становится законно и действительно наделенным тем правом, что мы именуем властью над жизнью и смертью себе подобных, и коий, претворяя ее исключительно в порядке и согласно тем светочам, кои не суть человеческие, находится под защитой от каких-либо порицаний.

Но, увы, человеческие законодатели несут лишь тень сих возвышенных истин в своем смешанном правосудии и переходят от вышних полномочий к одной лишь своей слепой власти и капризному правосудию, согласно коим и выносят смертные приговоры, как если бы имели божественное право, и притом говорят всегда, что это не они, но закон проливает кровь виновного.

 Перевод © Вирр Арафель, для Теургия.Org, 2014 г.