Некромантия

Ex ipsis Mors

Мы уже говорили, что образы людей и предметов хранятся в Астральном Свете. Там же можно вызывать подобия тех, кто уже покинул наш мир, верша тем самым таинства некромантии, столь сомнительные для многих и, в то же время, столь доподлинные.  Каббалисты, рассуждавшие о мире духов, описывали попросту то, что видели в своих вызываниях. Элифас Леви Захед, автор этой книги, тоже вызывал и тоже видел. Напомним прежде всего, что писали эти мастера о своих видениях или прозрениях, являвшихся им в той среде, кою они именуют «светом славы». В еврейской книге «О круговращении душ» мы читаем, что существует три рода душ — дочери Адама, дочери ангелов и дочери греха. Согласно тому же трактату, есть и три рода духов — пленные, блуждающие и свободные. Души посылаются в мир парами; но души иных мужчин от рождения вдовы, ибо супруги их томятся в плену у Лилит и Наэмы, цариц над стригами; эти души осуждены искупать безрассудство обета безбрачия. Итак, если мужчина с малолетства отвергает любовь женщин, он делает назначенную ему невесту рабою демонов разврата.

Души растут и множатся на небесах, так же как тела — на земле. Непорочные души — это дочери ангельских поцелуев. Ничто не может взойти на небеса, кроме того, что прежде сошло с небес. Поэтому после смерти божественный дух, животворивший человека, сам по себе возносится ввысь, оставляя внизу два трупа: один — на земле, другой — в воздушных сферах; первый из них — земной и стихийный, второй — воздушный и звездный; первый уже бездвижен, второй же оживляется вездесущим движением мировой души, но обречен на медленную смерть и поглощение теми самыми астральными силами, которые его породили. Земное тело зримо; но то, другое, нельзя узреть очами плоти и в теле живом; его невозможно увидеть иначе, как под воздействием Астрального Света на ПРОЗРАЧНОЕ , кое передает свои впечатления нервной системе и таким образом влияет на орган зрения, позволяя оному воспринимать формы, сохраненные в книге живительного света, и записанные в ней слова.

Если человек жил праведно, его астральное тело испаряется, подобно чистому благовонию, возносящемуся в горние сферы; если же он жил во грехе, его астральное тело удерживает его в плену, по-прежнему стремясь к предмету своих страстей и желая возвратиться к жизни. Оно тревожит сны юных дев, купается в испарениях пролитой крови и витает в местах, где вкушало наслаждения при жизни. Оно стережет сокровища, которыми когда-то владело и кои сокрыло в земле; оно выбивается из сил в мучительных попытках сотворить себе новые материальные органы и вновь обрести жизнь. Но звезды влекут его ввысь и постепенно поглощают его; оно чувствует, как разум его слабеет, память мало-помалу угасает и все его естество растворяется. Прошлые его пороки восстают перед ним в чудовищных обличьях и гонят его, нападают и пожирают его. Так это несчастное созданье теряет один за другим все члены, служившие его беззакониям, после чего умирает вторично и теперь уже навсегда, ибо лишается личности и памяти.

Те же души, которым суждено жить, но которые еще не очистились полностью, остаются на более или менее длительный срок в плену астрального тела, где их жжет одический свет, стремящийся поглотить и растворить их . Для спасения из этого плена страждущие души иногда входят в тела живых людей и обитают там в состоянии, которое каббалисты называют «зачаточным».

Итак, именно эти воздушные тела и вызываются при помощи некромантии. Посредством некромантических операций мы вступаем в общение с лярвами, с мертвыми или умирающими субстанциями. Подобные сущности обычно не способны говорить, а могут только производить звон у нас в ушах, вызванный тем нервным потрясением, о котором я упоминал выше; мыслительная же деятельность их, как правило, сводится к отражению наших собственных мыслей и грез. Чтобы узреть эти странные формы, мы должны погрузиться в необычное состояние, родственное сну или смерти, — иными словами, загипнотизировать себя и войти в своего рода сомнамбулический транс наяву, сохраняя, однако, ясность сознания. Тогда некромания даст подлинные результаты, а магические эвокации позволят узреть настоящие видения. Мы уже говорили, что Великий Магический Посредник, каковым является Астральный Свет, сохраняет в себе все оттиски предметов, все образы, сформированные лучами или отражениями. В этом же самом свете к нам приходят сновидения; это он дурачит безумцев и толкает их спящий рассудок в погоню за самыми причудливыми фантомами. Чтобы добиться видения в этом свете, не искаженного иллюзиями, нужна могучая воля, которая будет отторгать все отражения и привлекать только лучи. Грезить наяву — значит, созерцать видения в Астральном Свете; именно и только таким образом происходили те оргии на шабашах, о которых рассказывали на допросах перед судом многие колдуны. Подготовка к подобным видениям и использовавшиеся при ней вещества зачастую бывали ужасны, как мы увидим в «Ритуале» — во второй части нашей книги; однако эти колдуны всегда получали несомненный результат. Они видели, слышали и осязали самые омерзительные, самые фантастические, самые невероятные вещи. Но к этому предмету мы обратимся в пятнадцатой главе, а пока что нас интересует только вызывание мертвых.

Весной 1854 года я предпринял путешествие в Лондон, дабы избавиться от внутреннего беспокойства и всецело посвятить себя науке, ни на что более не отвлекаясь. Я располагал рекомендательными письмами к выдающимся особам, жаждавших откровений из мира сверхъестественного. С некоторыми из них я познакомился и нашел в них, помимо немалой любезности, бездну безразличия и легкомыслия. Первым делом они просили показать им чудеса, словно я какой-нибудь шарлатан, и я остался несколько разочарован, ибо, откровенно говоря, я был далек от намерения посвящать других людей в тайны церемониальной магии и всегда чуждался ее иллюзий и утомительных процедур. Более того, для подобных церемоний требовалось дорогостоящее оборудование, добыть которое было бы непросто. Поэтому я углубился в изучение божественной каббалы, не утруждая себя более размышлениями об английских адептах; как вдруг однажды, по возвращении в гостиницу, обнаружил оставленную мне записку. То была половина открытки, разрезанной поперек, с изображением печати Соломона, которую я тотчас же распознал. К ней прилагался небольшой листок бумаги со следующей надписью карандашом: «Вторая половина этой открытки будет вручена вам завтра, в три часа, у входа в Вестминстерское аббатство». Я пришел на это любопытное рандеву. На назначенном месте уже стояла карета; я же с небрежным видом держал в руке свой обрывок открытки. Подошел лакей, приветствовав меня кивком, и открыл дверцу экипажа. В карете сидела дама в черном; лицо ее скрывала густая вуаль. Дама жестом пригласила меня сесть рядом с нею, показав при том вторую половину открытки. Дверца закрылась, карета тронулась с места, и только тут дама подняла вуаль. Я увидел перед собою пожилую особу, седобровую, со странно застывшим взором необычно сверкающих черных глаз. «Сударь, — промолвила она с сильным английским акцентом, — мне известно, как строго соблюдается закон тайны среди адептов; один приятель сэра Б.-Л. , видевший вас, говорит, что вас просили продемонстрировать феномены и что вы не пожелали удовлетворить подобное любопытство. Возможно, вам не хватает материалов? Я хотела бы показать вам полностью оборудованный магический кабинет, но прежде я должна просить вас о непоколебимом молчании. Если вы не поклянетесь в этом своей честью, я распоряжусь, чтобы вас отвезли в вашу гостиницу». Я дал требуемое обещание и честно сдержал его, сохранив в тайне имя, положение и место жительства этой дамы, в которой я вскоре признал посвященную, хоть и не наивысшей, но весьма высокой степени. Мы вели с ней долгие беседы, в которых она неизменно настаивала на том, что для полноты посвящения необходим практический опыт. Она показала мне коллекцию магических облачений и орудий, одолжила мне несколько редких книг, в которых я нуждался, и, одним словом, уговорила меня попытаться провести у нее дома полноценный эксперимент по вызыванию, к которому я готовился на протяжении двадцати одного дня, тщательнейшим образом соблюдая правила, изложенные в тринадцатой главе «Ритуала».

Приготовления закончились 2-го июля; решено было вызвать призрак божественного Аполлония и спросить его двух тайнах, одна из которых волновала меня, а вторая интересовала эту даму. Она предполагала участвовать в вызывании сама и привлечь еще одну благонадежную особу, однако та в последний момент испугалась, а поскольку для магических обрядов необходимы либо троица, либо единство, я остался наедине с собой. Кабинет, подготовленный для вызывания, располагался в башне; в нем находились четыре вогнутых зеркала и своего рода алтарь с беломраморной крышкой, окруженный цепью из намагниченного железа. На белом мраморе был выгравирован и покрыт позолотой знак пентаграммы — такой, как описано в пятой главе этой книги; он же был начертан различными цветами на девственном белом пергаменте из кожи ягненка, расстеленном под алтарем. В центре мраморного стола помещалась небольшая медная жаровня, наполненная углями ольхи и лаврового дерева; кроме того, передо мной на треножнике стояла еще одна жаровня. Я был облачен в белую ризу, очень похожую на альбу наших католических священников, но более длинную и просторную, а голову мою венчала корона из листьев вербены, перевитых золотой цепью. В одной руке у меня был новый меч, а во второй — «Ритуал». Я зажег два огня в жаровнях, наполненных необходимыми веществами, и начал читать вызывания из «Ритуала», поначалу негромко, но постепенно все повышая и повышая голос. Дым окутывал помещение; очертания предметов расплывались и колебались в отблесках пламени; затем огонь угас, но белый дым по-прежнему медленно плыл и стелился над мраморным алтарем; и вот мне почудилось, как будто земля дрожит у меня под ногами, в ушах зазвенело, сердце забилось быстрее. Я подбросил веток и благовоний в жаровни, и как только пламя вспыхнуло вновь, я отчетливо увидел перед алтарем человеческую фигуру выше обычного роста, которая, однако, тотчас же растаяла и исчезла. Я снова начал читать заклинания и встал в круг, который начертил заранее между треножником и алтарем. В глубине зеркала, находившегося за алтарем, как будто стало светлее и проявились очертания бледной фигуры, которая мало-помалу увеличивалась в размерах и как будто приближалась к поверхности зеркала. Закрыв глаза, я трижды воззвал к Аполлонию. Когда же я снова открыл глаза, то передо мной стоял человек, окутанный с головы до ног пеленами, наподобие савана, но не белыми, а, скорее, серыми. Он был худ, печален и безбород и нимало не похож на то, как я раньше представлял себе Аполлония. Я ощутил какой-то неестественный холод, а когда попытался обратиться к призраку с вопросом, не смог произнести ни звука. Тогда я возложил руку на знак пентграммы и направил на призрака меч, мысленно приказав ему — именем вышеупомянутого знака — повиноваться мне и не пытаться ввести меня в испуг. После этого призрак расплылся и внезапно исчез. Я велел ему вернуться и тотчас почувствовал словно бы чье-то дыхание, совсем рядом со мною; нечто коснулось моей руки, сжимавшей меч, и она сразу же онемела до самого локтя. Я догадался, что духу неприятен меч, и опустил его острием вниз, держа рядом с собою, внутри круга. Человеческая фигура тотчас же появилась вновь, но все мои члены охватила ужасная слабость, голова мгновенно закружилась, и мне пришлось отойти на два шага и присесть. Тут я погрузился в глубокий сон со сновидениями, о которых, прийдя в себя, сохранил лишь самую смутную память. После этого еще несколько дней рука моя оставалась онемевшей и болела. Призрак так и не заговорил со мной, но вопросы, которые я собирался задать, мысленно разрешились как будто сами по себе. На вопрос дамы — а она желала знать, какая судьба постигла некоего человека, — внутренний голос ответил: «Смерть!» Что же до меня самого, то я хотел спросить, смогут ли примириться и простить друг друга две особы, занимавшие мои мысли; и то же внутреннее эхо безжалостно отозвалось: «Мертвы!»

Я излагаю факты, как они имели место, но ни от кого не требую веры. Пережитый опыт сказался на мне совершенно необъяснимым образом. Я стал другим человеком; мне передалось нечто от мира иного; я не был более ни грустен, ни весел, но приобрел исключительное влечение к смерти, не сопровождавшееся, впрочем, никакими наклонностями к самоубийству. Я тщательно проанализировал свой опыт и, невзирая на живейшее нервическое отвращение, повторил его еще дважды, с промежутками в несколько дней. Различий между феноменами оказалось не так уж много, чтобы дать пищу для продолжения этого рассказа, и без того уже изрядно затянувшегося. Однако в результате двух этих дополнительных вызываний в совокупности мне открылись две каббалистические тайны, которые очень скоро преобразили бы основания и законы всего общественного устройства, если бы стали всеобщим достоянием.

Следует ли мне заключить на основе всего вышесказанного, что я на самом деле вызвал, увидел и коснулся великого Аполлония Тианского? Я не настолько безумен, чтобы утверждать подобное, и не настолько легкомыслен, чтобы в это верить. Подготовительные обряды, благовония, зеркала и пантакли опьяняют воображение и неизбежно оказывают сильное влияние на человека нервического и впечатлительного. Я не пытаюсь объяснить то, что я видел и осязал, физическими законами; я всего лишь утверждаю, что я действительно видел и действительно осязал вышеописанное, причем видел ясно, отчетливо и наяву, и этого достаточно, чтобы удостоверить подлинную эффективность магических церемоний. В остальном же я нахожу эту практику разрушительной и опасной; если она войдет в привычку, никакого душевного и физического здоровья не хватит, чтобы справиться с ее дурными последствиями. Примером может послужить та самая пожилая дама, которую впоследствии мне появилось в чем упрекнуть. Несмотря на все ее заверения в обратном, я убежден, что она пристрастилась к некромантии и гоэтии. Временами она говорила совершеннейшие глупости, а порой поддавалась бессмысленным приступам ярости, отыскать причины которой было весьма нелегко. Я уехал из Лондона, не попрощавшись с нею, но честно соблюдаю наше соглашение, не оставляя на ее личность ни единого намека, который позволил бы связать ее имя с занятиями, коим она предается, по всей вероятности, без ведома своих родных и близких — как мне представляется, весьма многочисленных и занимающих достойное положение в обществе.

Вызывания могут проводиться как ради знаний, так и ради утоления любви или ненависти; но, опять же, у нас нет никаких доказательств того, что при этом к нам нисходят духи из высших сфер; и даже более вероятно, что это не так. Мы вызываем лишь воспоминания, оставленные ими в Астральном Свете, или в общем хранилище вселенского магнетизма. Именно в этом свете императору Юлиану боги некогда предстали старыми, больными и одряхлевшими — вот еще одно доказательство того, как влияют распространенные и общепринятые мнения на отражения в той самой Магической Среде, которая заставляет говорить наши столы и отвечает нам стуками в стены. Проведя свое вызывание, я внимательно перечитал жизнеописание Аполлония, коего историки представляют идеалом античной красоты и утонченности, и отметил, что под конец своей жизни он голодал и мучился в темнице. Возможно, именно этим фактом, неосознанно запечатлевшимся в моей памяти, и объясняется отталкивающий облик моего видения, и тогда последнее надлежит рассматривать всего лишь как сознательно вызванный сон наяву. Кроме этого призрака, я видел еще двоих, называть которых здесь нет нужды, и оба они отличались одеяниями и внешним видом от того, что я ожидал увидеть. Что же до остального, то я призываю к величайшей осторожности всех, кто вознамерится проводить подобные опыты: они влекут за собой крайнее истощение сил и, зачастую, вызывают потрясение, способное довести до болезни.

Прежде чем закончить эту главу, я хотел бы упомянуть о любопытных воззрениях некоторых каббалистов, которые отличают видимую смерть от подлинной и полагают, что эти две смерти крайне редко совершаются одновременно. С их точки зрения, большинство людей, которых уже похоронили, все еще живы, а многие другие, которых считают живыми, в действительности уже мертвы. Неизлечимое сумасшествие, к примеру, — это, по их мнению не что иное, как неполная, но подлинная смерть, ибо земная оболочка безумца остается лишь под чисто инстинктивным контролем звездного тела. Если человеческая душа испытывает такое напряжение, вынести которое ей не под силу, она отделяется от тела, оставляя вместо себя животную душу, или звездное тело; и эти останки человека в известном смысле менее живы, чем простое животное. Опознать мертвеца такого рода можно, как утверждают, по совершенному угасанию нравственного и душевного чувства: он не зол и не добр — он мертв. Подобные существа, как ядовитая плесень на теле рода человеческого, всеми своими силами впитывают жизнь живых, и именно поэтому близкое общение с ними опустошает душу и леденит сердце. Если подобные ходячие трупы и впрямь существуют, то этим объясняются все старинные предания о вурдалаках и вампирах. И в самом деле, кто из нас не встречал людей, рядом с которыми сразу чувствуешь себя поглупевшим, подурневшим, а то и утратившим толику честности? Кто из нас не встречал людей, вокруг которых угасают всякая вера и всякая страсть, которые ловят вас на крючок ваших слабостей, управляют вами, играя на ваших дурных наклонностях, и обрекают вас на медленную нравственную смерть в мучениях, подобных тем, что выпали на долю Мезенцию? Эти люди — мертвецы, которых мы по ошибке принимаем за живых; эти люди — вампиры, которых мы считаем своими друзьями!

© перевод Anna Blaze 2009год