Гоетия: Хтоническое колдовство

Введение

Присоединяйтесь ко мне в сфере исследования хтонического колдовства. Застегните ботинки и поднимитесь со мной в пещеры греческих культов. Наше путешествие не будет долгим. Мы, возможно, даже вернемся к обеду.  

«Не оставляй меня там неоплаканным, непогребенным,
В путь отправляясь домой, - чтобы божьего гнева не вызвать.»
-Гомер, Одиссея, 11.72-73 (перевод В.Вересаева)

«Γοητεία»- древнегреческое слово, транслитерующееся как «goêteia» («колдовство»). Большинству современных практиков более известна его латинизированная форма «goetia». Я, однако, буду использовать фонетическую транскрипцию первоначального греческого варианта, дабы вернуться к истокам этой формы хтонической духовной работы, отказавшись от более поздних дополнений и реинтерпретации.

И наконец, исследования на этой странице посвящены великолепному Джейку Стреттону Кенту и всем духам, которые его труды возродили «из мертвых». Я также глубоко благодарен моему дяде – единственному из нас, у кого есть соответствующее образование.

LVX,
Frater Acher

Исторический контекст греческой гоетии (Γοητεία)

Этимология греческого слова «γοης»

Γοητεία – работа даймонов

Мать Γοης

Первобытное хтоническое колдовство

I.    Исторический контекст греческой гоетии

Γοητεία – любопытное слово. Частично из-за того, как его воспринимают сегодня, и частично из-за того, сколько усилий древние греки прилагали к тому, чтобы о нем навсегда забыли.

Мαγεία, термин, начавший вытеснять это слово, начиная с VI в.до н.э., был заимствован из Ирана и, в отличие от «γοητεία», является для греческого языка изначально иностранным. Как заметил Уотлер Беркерт в своем критическом эссе 1962 года «ΓΟΗΣ. Zum Griechischen Schamanismus», заимствование слов «μαγος» и «μαγεια» может рассматриваться как осознанная попытка вытеснить и заменить старые, исконно гречесекие термины «γοης» и «γοητεία». В данной главе мы исследуем движущие силы, лежащие за этим замещением.

Греция в конце VI и начале V вв.до н.э. была местом значительных политических беспорядков и радикальных социальных перемен. В начале V в.до н.э. (492-479 гг.до н.э.) два персидских вторжения Империи Ахеменидов потерпели поражение, способствуя тем самым созданию фона для возросшего влияния иранской и, в частности, зороастрийской мысли на греческую. В дальнейшем появление Афинской империи привело к внутригосударственным восстаниям, которые подавлялись господствующими афинскими силами. Это в свою очередь дало толчок спартанцам и привело к Пелопоннесской войне в 431г.

Тем не менее, несмотря на эти значительные перемены, которые в то время потрясали греческие города-государства, V в.до н.э. называют «Золотым веком». Ведь преимущественно именно в это время Афины – за которыми в дальнейшем последовали и другие города-государства – представили новую форму правления.

В конце VI века афинский лидер Клисфен привел в действие систему политических реформ, которые он назвал «демократия», или «сила народа». Клисфен вошел в историю как «отец афинской демократии»; всего несколькими десятилетиями позднее его примеру последовал Перикл, который, в свою очередь, был назван «первым гражданином Афин». Именно Перикл способствовал началу Золотого века Древней Греции: во время его правления с 461 по 429 гг.до н.э. свободная сеть городов-государств, Делийская лига, была преобразована в Афинскую империю, он возглавлял свой народ в первые годы Пелопоннесской войны и превратил свою родину в образовательный и культурный центр Древнего мира, который и по сей день упоминается на всех уроках.

Освобожденный от оков рабства и неравенства перед законом, V век породил беспрецедентное количество новых парадигм, философий и социо-политических событий, которые позднее сформировали Западный мир: в это время жили и работали драматурги Эсхил, Софокл и Еврипид, историки Геродот и Фукидид, врач Гиппократ и философ Сократ.

Но какое же влияние эта обстановка оказала на распространение персидского термина «μαγος» и вытеснение его бесславного предшественника «γοης»?

К концу V в.до н.э. «γοης» использовалось, в основном, в качестве бранного слова, указывающего на того, кому нельзя было доверять, на лжеца, обманщика и на того, в ком не было уверено общество. И только в этом смысле оно все еще широко использовалось в то время: Лукиан из Самосаты использует его против Пифагора, антисемиты того времени – против Моисея, философ II века Цельс – против христиан, а христиане – против гностиков и т.д.

«Как только что-то было разоблачено как гоетия, вердикт был вынесен» (Беркерт, 1962, стр.50)

Существовали лишь две основных причины для такой детериорации термина, и обе они прослеживаются в выше обозначенном историческом контексте.  

Во-первых, в течение VI и V вв.до н.э. появление греческой философии в таком виде, который мы знаем, привело к развитию рационализма как основополагающего принципа нового ортодоксального мышления (Беркерт, 1962г., стр.51). В свете этих древних языческих духовных традиций, в частности, возникло препятствие, которое необходимо было преодолеть: тряпичный ковер, сотканный из различных тайных культов, опора на личные божественные откровения и люди, больше полагающиеся на заговорные слова мертвых, нежели на яркий свет логоса, представляли собой архаичные препятствия для построения новой и более просвещённой модели общества.

Во-вторых, в результате социальных реформ, направленных на достижение видения демократического государства, греческое общество собиралось во вновь переосмысленном «полисе». Дабы эти изменения были достигнуты, следовало преодолеть старые структуры власти, которые были ориентированы на привилегированных и одаренных индивидуумов. Каждый человек в обществе долежн был занять свое предопределенное место в новом организме «полиса». В обществе, которое революционно двигалось к преодолению своей устаревшей классовой системы, каждому была отведена роль в заново сформировавшемся центре. Люди и индивидуумы – такие как гоеты – оперировавшие на обочине общества по определению подрывали зарождающуюся новый социальный договор.

Мы до сих пор можем наблюдать в действии некоторые из этих движущих сил остракизма в западных обществах: для любой демократии неуправляемая периферия является врагом центра. Целью является убеждение каждого в том, что он включен в организацию, а никакие оппозиционные силы не остаются неприрученными аутсайдерами. Подрывная природа гоетов и их самостоятельной, харизматической магической практики была ярким примером оперирования вне общества.  

«Как солдаты в фаланге гоплитов были вынуждены маршировать в четко определенных рядах, в которых никто не выступал вперед, ни оставался позади, так и целая социальная жизнь плиса зависела от кооперирующего союза его жителей. Как король должен был быть освобожден и отстранен от своей политической службы, так и волшебнику не было больше места; даже отношение к богам стало делом общества, а жрец представлял полис, а не харизматично одаренную личность. гоеты и порядок полиса стали абсолютными противоположностями» (Беркерт, 1962, стр.52-53)

II. Этимология греческого слова «γοης»

«История значения такого слова, как «гоет» ведет к предыстории греческого сознания, к состоянию, преодоление которого означало начало подлинно греческого». (Беркерт, 1962, стр.55)

Этот исторический контекст уже позволяет нам выделить несколько критических черт изначальной «γοητεία». Мы уже знаем, что термин был предан забвению или перешел в категорию ругательств в момент прохождения греческим государством революционного пути: постоянство и стабильность коллективного порядка не могли более поддерживаться суверенным правлением одного монарха, но начали зависеть от социального договора, включая всех в полисе. Таким образом, было необходимо привязать все формы власти к официальным институтам, которые могли бы демократично управляться и регулироваться. Практика гоетов, тем не менее, зависела от прямо противоположного:  она требовала непосредственности и близости личного духовного опыта. Подобно извержению природной силы, она выражала сея прямо посредством самих практиков, но всегда оставалась полностью непредсказуемой и проявлялась через внезапные откровения божественного.

Таким образом, официально представленные оракулы вытеснили практику индивидуальных шаманов, похоронная практика была сокращена и институализирована, трезвость и рационализм ценились превыше голосов мертвых, а экстаз стал врагом социального порядка. (Беркерт, 1962, стр.54/55).

Теперь этимология термина «γοης» проливает свет на то, почему эти социальные сдвиги по определению означали, что гоетия должна была лишена того места, которое она ранее занимала в древнегреческом обществе.

Корень слова «γοης» прослеживается в греческом глаголе «γοάω» [гоао], который можно перевести как «стонать», «оплакивать». Этот лингвистический корень не только дает нам ссылку на более оригинальный перевод термина «гоет» - «заклинатель», но и указывает на то, что в древнегреческом обществе он имел первостепенное значение. (Фриск, стр.317)  

Пост-вербальная форма «γοάω» - греческий термин «góos» , который может быть переведен как «вопль» или «плачь». (Фриск, стр.317). Пытаясь отыскать текстовое свидетельство в древнегреческой литературе, мы обнаруживаем, что данная форма использовалась преимущественно в контексте старых похоронных ритуалов. Сопровождение умершего из физического царства в царство духовное, от жизни к могиле, служило фоном, в котором мы впервые сталкиваемся с корнем слова «гоет». Примечательно, что один только этот контекст - участие в поддержке безопасного перехода от жизни к смерти - устанавливает параллель с духовным существом «психопомпом», т.е., по-гречески, «проводником душ».

Теперь, в частности, у гооса была особая функция, которую нужно было выполнять в строго организованном похоронном и погребальном процессе. В частности, гоос присутствовал в течение стадии выкладывания мертвого тела, называемого «протесис».

«Протесис уже представлен на позднемикенских саркофагах, и затем снова на огромных геометрических могилах. Омытый и одетый женщиной с обвитым вокруг головы филе или венком, мертвец выложен для просмотра в своем доме в окружении скорбящих родственников. Оплакивание, исполнение которого входит в обязанности такой женщины, незаменимо. Его можно купить за деньги или принудить к нему. Во времена Платона все еще можно было нанять плакальщицу из Карии. Пронзительные крики сопровождаются вырыванием волос, ударами в грудь и царапанием щек. Родственники бросили вызов самим себе: они обрезают себе волосы, посыпают голову пеплом, носят грязную, изорванную одежду. Весь дом отказался от нормального состояния.» (Беркерт, 1985, стр.192).

В рамках этих очень ритуализированных похоронных процедур роли женщин и мужчин были резко различались. В то время как ответственность за исполнение γοως возлагалась на женщин, роль мужчин заключалась в восхвалении героической чести, подвигов и достижений мертвых. Даже во время самого шествия от дома покойного к месту его захоронения сохранялась разница в ритуальных ролях:

«Ритуальная формальность мужчин, входящих в процессию обычно справа с правой поднятой рукой в виде форменного жеста, резко контрастировала с диким экстазом женщин, которые стояли вокруг смертного одра в различных позах» (Алексиу, стр.6)

Важно отметить, что столь формально организованные похоронные ритуалы представляют собой результат многовекового развития. К тому времени, которым датируется первое найденное нами упоминание термина «γοως» в греческой литературе, он уже претерпел множество органичных перемен и эволюции в отношении как своего значения, так и практики.

На самом деле, термин не появляется сам по себе, а берет свое начало в истоках множества терминов, относящихся к похоронам. Следующее изображение представляет краткий обзор многих слов, которые равноправно занимали свое место в греческих похоронных ритуалах и претерпевали дальнейшие дефиниции и артикуляции в течение времени:

«θρηνος» и «γοως» оба являютcя словами индоевропейского происхождения, отсылающими к пронзительному крику. Тем не менее, со временем именно второе стало четко ассоциироваться со спонтанными, безудержными и крайне индивидуализированными экстатичеcкими перформансами женщин. Θρηνος, с другой стороны, начал использоваться для условленной панихиды мужчин, часто сопровождаясь музыкой, торжественной и спокойной по тону, заранее сочиненной и риторически отполированной во время выступления.» (Алексиу, стр.102-103)

В более позднем, полностью сформировавшемся значении эти два термина четко различались: как и английское слово «threnody» («погребальное пение»), Θρηνος означало поэтически исполненное обращение к скорбящим, дабы помянуть умерших в надлежащем духе и свете их добрых дел. ϒοως же, напротив, было абсолютно противоположно и направлено не к живущим, а к мертвым. Оно олицетворяло временный мост, установленный между живыми и мертвыми (Беркерт стр.44), построенный опытными практиками, через который они вели душу усопшего в хтоническое царство.

С критической точки зрения, тем не менее, термин «γοως» использовался не только для того, чтобы описать конкретную духовную (похоронную) пратику, но и, что более важно, чтобы описать настоящий опыт, который он даровал живым, созерцающим такой перфоманс.

Ранее мы выявили несколько социополитических причин, которые привели к вытеснению слова «гоет» в V в.до н.э. Открытие лингвистического корня этого слова привело нас к поразительному свойству, связанному с опытом, касающимся обоих этих терминов: спонтанной, неконтролируемой, экстатической практикой, слабо обрамленной ритуальной структурой, нацеленной на царство мертвых, и глубоко разрушающей социальное чувство нормальности и порядка.

Известный знаток религии Рудольф Отто (1896-1937) в своем magnum opus «Das Heilige» («Священное») ввел двойные термины «mysterium tremendum» и «mysterium fascinosum» (Отто, стр.13ff). Первый описывает опыт священного, вызывающий страх и дрожь; последний олицетворяет противоположное: мистическую тайну, испытание которой приводит к удовольствию и восторгу.

Уже с V века до н.э, в течение веков, периодически доставая его на поверхность во время языческого возрождения в эпоху Ренессанса в XV веке, западные мыслители и философы стилизовали предвзятый и однобокий взгляд на наше языческое прошлое: так, что древние боги сами, как и их подлинный опыт, поднялись за «жизненную силу, красоту и ясность» (Снелл, стр.41). По определению, более приятный и привлекательный опыт mysterium fascinosum стал единственным индикатором мистического опыта и, наконец, подлинного состояния гнозиса.

В этом смысле гоеты действительно являют собой тень, скрытую в нашей коллективной памяти: их личность была ярким примером того непосредственного переживания божественного, которое приводило к трепету и страху, а не к восторгу и удовольствию. Когда Бруно Снелл в своей основополагающей книге «Открытие разума» утверждал, что грек разучился бояться, он действительно восхвалял приручение божественного и успешное подавление ars goetia.

«Враг интеллекта, желающий изложить греческие взгляды в поддержку своей точки зрения должен полагаться на мрачные концепции хтонической силы; он может указать на некий культ, сопровождающийся экстатической развязностью; но он не может предоставить великие работы греческого гения…» (Снелл, стр.39)

По мнению Беркерта, этот контекст приводит нас к наиболее вероятному, буквальному переводу этого слова. Вместо того, чтобы переводить его как «оплакивающих мертвых», он предлагает читать его как «тот, кто вызывает мертвых».

Таким образом, искусство гоета, даже будучи связанным с ним своим лингвистическим корнем, не может быть неверно понято и трактоваться как профессиональный плакальщик на похоронных процессиях. Напротив, гоет был опытным практиком хтонических культов, духовным наставником, овладевшим душами, чьи магические заклинания и проведение мистерий не были ни отрепетированы, ни сложны, но зато вызвали экстаз, страх и трепет, и скорее покоряли их, а не просто принимали их на тех окраинах обществ, которым они все еще служили. (Беркерт, 1962, стр.39, 44)

II.    Γοητεία – работа даймонов

Ранее обнаруженные характеристики, приписываемые гоетам, могут быть глубоко обманчивы. В сердце этого демонического шарлатана-колуна царила неутолимая двусмысленность. Не было никаких четких орудий или характеристики, которые позволили бы выявить гоета. Можно поспорить, что спонтанная и беспорядочная природа их духовной работы заключалась термине, использовавшимся для их описания, и заставляла избегать четкой конкретизации или рукотворного порядка.

«Важны не сильнодействующие препараты или зелья, не мистическая параферналия, а важна сила личности; заклинает гоет, якобы, силами себя самого, гоетией.» (Беркерт, 1962, стр.43)

Как заметила Джейк Стреттон-Кент в своем магнум опусе «Геософия: Арго магии», название искусства гоетии происходит от личности самого практика, гоета, а не наоборот. Действительно, мы сталкиваемся с любопытной загадкой и странным размытым определением, которое лучше всего можно проиллюстрировать на данном примере.

Традиционно лондонцы – это люди, которые проживают в Лондоне. Получается, что акт проживания в Лондоне создает границы этой группы. Тот, кто уезжает из Лондона навсегда, едва ли сможет утверждать, что он все еще принадлежит этой группе. Теперь представьте себе ситуацию, в которой эта логика перевернута: представьте себе, что термин «лондонец» прикреплялся бы к неоднозначной группе людей, независимо от того, где они жили и что делали. Другими словами, где бы эти люди ни поселились, что бы они ни делали, Лондон был бы с ними.

Таково определение термина «гоет», и в этом его уникальность. Он явно отличается от большинства религиозный определений; ибо наиболее ортодоксальные религии, по крайней мере, требуют наличие минимального количества практики от своих последователей. Таковой может быть некая форма активной духовной практики или пассивное уклонение от определенных поведенческих моделей, которые признаны несоответствующими ортодоксальным ценностям. Например, католические женщины, признающиеся в совершении аборта, отлучаются Католической церковью.

Мы видим, что определение гоета, однако, больше направлено на состояние существования, чем на конкретную практику. Оно, как считается, гораздо меньше зависит от выбора (по крайне мере, как только людей признают частью этой группы), чем от стигмы. Неудивительно, что двойственность в практике и, тем не менее, явная связь с сущностью обозначенных людей, лежит в сердце термина «гоет», который мы встречаем в древнегреческой литературе с самого первого его упоминания.

Примерно меду VII и V вв.до н.э. Аполлоний Родосский впервые упомянул термин «γόητες» в своем «Форонисе», работе, от которой сейчас сохранились лишь фрагменты. Он использует его, ссылаясь на идайских дактилов, т.е. трех демонических братьев -  Келмиса (наковальня), Дамнаменея (молот) и Акмона (железо) - обитающих на мифической горе Ида.

У нас есть достаточно деталей, чтобы связать их с открытием железа. Тем не менее, из других источников мы можем собрать дальнейшие фрагменты их происхождения и природы: братьев было трое или пятеро, родиной их был Кипр или, может быть, Крит, они были рождены из отпечатка руки Реи на земле во время рождения Зевса или, возможно, из пыли, брошенной кормилицей Зевса во время его рождения. Имена их – этимологически связанные со словом «палец» - родственны ремесленным навыкам или, возможно, отсылают к подножью мифической горы Ида, в предгорьях которой занимались добычей ископаемых. Они ассоциировались с пещерами, с железом, выплавкой и ковкой, но никогда не ассоциировались с созданием конкретных изделий, и ни одни текст не объясняет, что они создавали. Им приписывается изобретение поэтического ритма, носящего то же название, так же, как и мистических эфесских букв; позднее они начали смешиваться с другими даймонами, такими как тельхины, корибанты, куреты и карибы (Блейкли, стр.13-15). Однако, в отличие от родственных категорий, дактили никогда не изображались на картинках.

С тех пор, как слово «γοης» впервые появилось в литературе, они уже точно отражали ключевые характеристики целого искусства: скорее они олицетворяют даймоническое состояние бытия или даже скорее состояния духовного проявления, нежели конкретную практику, атрибут или функцию

Их греческие имена содержать ключ к загадке: дактили не представляют конкретного вида магии или практика, но они вмещают в себя все, что связано с субстанцией (железо), потенциалом (молот) и медиатором (наковальня), что в свою очередь дает силу магии, как таковой. Они не только представляют собой силы, с которыми работает любой гоет, но и действительные силы проявления, которым начинающий гоет должен подчиниться, чтобы самому стать выплавленным, выкованным и отполированным инструментом этого искусства.

Тут мы сталкиваемся с важнейшим противовесом спонтанному и дикому перфомансу гоета, ибо в ритме нет случайности и отклонения от хореографии тоже нет. Нет вторичных мнений о пламени, которое плавит железо, как нет милосердия к молоту, бьющему по наковальне. Работа гоетов вселяет ужас в людские сердца, ибо пересечения порога между миром живых и миром мертвых – не для слабых духом. Чтобы проявить себя как гоета – с меткой для жизни и жизни по ту сторону – нам надо встретиться со своими собственными страхами лицом к лицу. Живые силы, несущие нас в этот процесс и через него, более гоетичны, нежели бытие, которое из него следует.

Мы неизбежно становимся едиными с духами. Вот потому-то термин «γοης» всегда будет оставаться радикально двусмысленным для непосвященного: он несет в себе даймонические духи точно так же, как человеческие, которые они куют в своем железном пламени. По этой же причине более либеральный и, тем не менее, более литературный перевод искусства гоетии звучал бы как «человек, играющий с огнем».

«Термин «δαίμων» - один из самых изменчивых в греческой религии – употреблялся в отношении богов, известных как «θεοί» и имеющих имена, зарубежных богов, абстрактных качеств и божественной силы, которую можно чувствовать, но нельзя назвать по имени. Даймоны, в целом, представляются отдельной группой без идентифицируемых мифов или индивидуальных характеров. Даймон отличается от теоса своей близостью к человеку: он может быть связан с судьбой человека, живущему в нем гению или с мертвыми… Даймоны могут быть деструктивны или благотворны, они могут творить злые дела или нести благо, они могут овладеть человеком или управляться им при помощи магии. (Блейкли, стр.22)

IV. Мать Γοης

«О Кибела, о богиня, ты, кого на Диндиме чтут!
Пусть мой дом обходят дальше, госпожа, раденья твои, -
Возбуждай других к безумству, подстрекай на буйство других! (Катулл 63.91-93)

Слово «хтонический» происходит от греческого слова «χθών», т.е. «земля». Если добавить суффикс, то мы получаем греческое слово «χθόνιος», т.е. «из земли», «в земле». Для дальнейшего исследования истоков хтонического колдовства в Древней Греции нам надо лучше понять, что хтоническое царство значило для наших предков.

Важно, что эти коннотации могут быть сведены к 8 топосам или фундаментальным патернам, которые вместе отражают напряженность нашего человеческого опыта меж жизнью и смертью.

В первую очередь хроническое царство представлялось древнему греку царством сверхъестественного. Однако в этом же качестве оно представляло из себя квинтессэнциально женское царство. Для более глубокого академического изучения этой удивительного и многогранного предмета мы рекомендуем новаторскую книгу Линн Роллер В поисках Бога-Матери: культ анатолийской Кибелы».

Эта книга предлагает первое доступное изучение целого дошедшего до нас комплекса свидетельств, касающихся поклонения великой матери в древнем мире Средиземноморья. Избегая «архетипической ловушки» предыдущих поколений исследователей, Роллер смогла определить и подчеркнуть четкие разграничения и определенные различия разнообразных культов и культурных сред фригийцев, древних греков и римлян.

Пока она обнаруживает явные исторические связи между разными культами, необходимо отметить, что женские божества, которым поклонялись, обоюдно родственны, но при этом имеют достаточно различий в своей природе, чтобы не слиться воедино. Фригийская «Матар» (мать) должна изучаться отдельно от греческой Кибелы; однако даже Артемида, Геката, Персефона и три Мойры показывают явное историческое соответствие более цельной богиней, возможно, фракийского происхождения.

В данном исследовании, однако, мы не ставим своей целью следовать всем этим родословным и божественным наследственным связям. Напротив – поскольку этот материал нацелен не на академическую аудиторию, а на практиков хтонического царства, мы стремимся подчеркнуть и, вероятно, помочь объяснить практические, т.к.гоетические особенности этого вопроса.

Для начала будет полезным изучение этой современной версии семейного древа греческих богов. Оно создано шведской художницей Эмили Райан. То, что вы наблюдаем, - продолжительная эволюция от (более-менее) цельного центра к растуще рассредоточенной периферии.

Именно так магическая практика работала много тысячелетий. Нацеливаясь на работу с центром, практик настраивает себя на невероятно древние и атавистические потоки сознания и силы. Просто представьте себе, что даже, например, Зевс, признанный «отец богов», находится лишь на третьем кольце от центра. До него были титаны, а до них снова мы находим великую мать, в данном пантеоне скрывающуюся под именем Гайи.

Поскольку мы, в первую очередь, визионерские маги, возможно, нам было бы проще всего объяснить это посредством метафоры:

Подумайте о гигантской водной плотине. За этой плотиной находится огромное количество потенциальной силы. Тысячелетиями эволюции разумные люди умудрялись встраивать в эту массивную плотину заслонки, которые позволяют нам лично открывать и закрывать их. Так, человек научился усиливать водное давление за плотиной посредством особых точек доступа силы, которые, в свою очередь, стали контролируемы и которые могут быть обузданы для свершения всех планов человека. В зависимости от того, какая заслонка открыта и как долго она используется, мы получаем определенное давление и качество воды. И с этим мы можем работать так, как нам хочется.

Теперь, предпринимая попытки работы с «матерью» непосредственно, мы бы приравняли себя к такой заслонке. Мы бы скорее подвергли себя этой неоформленному и сырому сознанию, нежели бы усилили особые формы более поздних богов для медитации и ченнелинга с сырыми атавистическими силами, находящимися в центре.

Цель этой метафоры – проиллюстрировать, почему мы находим столько различных имён вокруг центра божественного семейного древа. Ведь гораздо проще усиливать, контролировать и просто формировать хоть немного «человеческие» отношения с далёкими потомками, недели с атавистическим источником силы богов. Однако, и последнее возможно. И это именно то, чем был известен гоет.

Прежде, чем мы приступим к исследованию их хтонической практики в деталях, хотя это и крайне важно, мы сформируем более конкретное эмоциональное понимание действующей сверхъестественной природы фригийской «матери». Чтобы добиться этого, разрешите показать Вам краткое видение.

Расслабьтесь. Сядьте удобно. И подумайте о пещере. Из глубины времён незапамятные животные пришли сюда, чтобы дать рождение. А также – умереть. Пещераи- часть горы. А гора – мистическая вещь, и у нее нет ни начала, ни конца. Ее вершина простирается высоко над поверхностью земли и касается неба; и, тем не менее, ее невидимое брюхо формирует глубины хтонического царства и уходит далеко в иной мир.

Когда мы входим в гору, мы открываем для себя мир, который больше не знает небес. Вместо этого, гора помнит мир в его начальном состоянии, задолго до разделения с небом. Мир, в котором нет направлений, нет низа и верха, мир, пропитанный тьмой. Если мы осмелимся забраться достаточно глубоко, мы сможем это испытать: хтоническое царство отнимет у нас чувство направления. В своей вызывающей клаустрофобию чернота любое чувство направления, дня или ночи, жизни или умирания исчезает, как далёкое эхо. В глубоких соленых озёрах под поверхностью земли нет даже гравитации. Теперь мы вернулись к чрева матери. Все дороги сошлись в одну, нет ни будущего, ни прошлого, ни пути впредь, ни назад. Мы достигли центра всей жизни, где смерть и рождение совпадают. Это сердце подземного мира.

Задержитесь теперь в этом месте и сделайте простой фокус – подумайте об этой глубокой подземной горе-пещере, как разумное существо. Дух, столь древний и вечный, что помнит начало жизни. Жизни задолго до того, как первые когти оставили след на мягком песке. Подумайте об этой горе-пещере, как о женщине. Гипнотизируюшей женщине. Старухе в один момент и невесте – в другой. Щедро разбрасывающей семена жизни в мгновение и отравляющей их и вновь забирающей их – в следующее. Подумайте об этой женщине не как об одному,тел как о многих; и все же эти многие вновь едины в ее собственном черном чреве. Подумайте об этой женщине, как о вечером противостоянии. И все же, что более важно, в первую очередь, - то, что Вам нельзя забывать: подумайте об этой матери, как о той, кому Вы не можете себя противопоставить.

Или Вы отважитесь..? – Хорошо. Сейчас мы приступим к раскрытию важнейшей динамики за работой гоетов.

V. Первобытное хтоническое колдовство

«Она была великой богиней, хозяйкой, которую обязаны были слушаться беспрекословно, мстительной девой, которая могла уничтожить власть имущих и делала это (…)  Понятие материнского божества, как воспитывающей, утешающей, доброй фигуры, кажется далеким от Богини-Матери древнего средиземноморского общества. (Роллер, стр.1)

Чтобы понять движущие силы между великой матерью и ее даймонами, мы вернемся к первым гоетам, описанным в древней литературе. Это древние гибридные существа, исследованные в главе III, дактили. Чтобы освежить нашу память, приведем цитату Аполлония Родосского:

«…где гоеты Иды, фригийцев, жили в своих горных домах: Келмис, великий Дамнаменей, и надменный Акмон, умелые слуги горной Адрастеи, первыми искусством коварного Гефеста открыли темное железо в горных долинах, и принесли его к огню, и разгласили о великом открытии» (Аполлоний Родосский, Форониды – Хендерсон, стр.283)

Нам представляют идайских дактилей как «горных обитателей» и, что более важно, как «умелых слуг горной Адрастеи».

Сейчас в свете наших рассуждений неудивительно, что греческое имя горного духа Адрастея (Ἀδράστεια) переводится как «неизбежное». В более поздние времена этот женский дух считался горной нимфой. Ранее, однако, ее имя использовалось в качестве альтернативного обозначения греческой magna mater, Реи, которую также называли «матерью горы Идайя».

Данное исследование далее устанавливает, что Адрастея изначально была девственным горным божеством, близко связанной  с фригийской горной и лесной богиней Матар (мать), которая позднее эволюционировала в более знакомую форму Кибелы. Мы также знаем, что имя Кибела было не существительным, а прилагательным ('kubileya'  = «горная»). Во фригийском языке оно использовалось, чтобы объяснить, что великая мать живет в горах. (Роллер, стр.2)

Для нашего текущего исследования, однако, особенно важно то, что мы узнали от Аполлония Родосского о дактилях, первых гоетах: они были архаичными мужскими даймонами, рожденными великой богиней-матерью внутри горы. Они были великими и гордыми существами, но, тем не менее, служили хтоническому царству, из которого и возникли. Во времена Аполлония их персонификация связывалась с могущественной и беспощадной Адрастеей.

Но какой вид услуг, следует думать, они предлагали своей горной матери? В сущности, какие услуги могли бы быть полезны для существа, столь древнего, столь могущественного и старого, что его все еще называли «неизбежным» даже в его вырожденной форме горной нимфы?

«Связь с мертвыми также передает ритуальную силу даймонов в магии и мистериях. Джонсон замечает, что греческие мистерии характерно опирались на успешные переговоры о границе между живыми и мертвыми; даймон, как обожествленный дух мертвых, служил идеальным медиатором.» (Блейкли, стр.24)

По иронии, единственным, что такое безгранично могущее существо, как земное сознание, не может с легкостью сделать, является установление собственных границ. Ведь в его природе тяга к постоянному расширению – будь то чрезмерное расширение в жизнь или с мерть. «Природа не терпит пустоты,» - говорим мы до сих пор. Наши гоетические предки могли бы высказаться более ясно: «Природа не терпит ничего постоянного», отсутствия движения, границу, которую надо уважать.


 «Кажется, что гоос и гоетия заключали в себе одни и те же частично противоречивые качества, такие как психогогия: и то, и другое повергало и воскрешало мертвых ”
— Огден, стр.112

Таково было первобытное колдовство первых гоетов – возводить и поддерживать границы между царством живых и мертвых, устанавливать порог между хтоническим и человеческим миром. Точно так же они были самими этим силами, через которые человеческие жрецы тоже могли пересечь эти пороги и войти во взаимодействие с силами и существами, находящимися по другую сторону. Дактили олицетворяют дверь, ключь, порог и, вместе с тем, хранителей, которые следят за этой дверью.

Теперь, глядя в эту замочную скважину из человеческого цартства, за этой дверью мы можем увидеть мир необузданных хтонических сил: волны смерти и жизни, несущиеся друг против друга, новые формы, бесконечно возникающие и быстро распадающиеся на то, чем они были в атавистическом состоянии. Это царство мертвых в той же степени, в какой это царство нерожденных. Это таинственное и угрожающее место, где могилы превращаются в матки, кости - в семена, а смерть - в обновление.

Вот она, та самая «обожествляющая сила того света» (Стреттон-Кент, часть II, стр.11), которую мы исследуем по тому II «Геософии» Джейка Стреттона Кента. Но будем точны: она обожествляет только до тех пор, пока герою удается выйти из нее перерожденным и избегать исчезновения в ее пасти и забвения, словно участи камешка, брошенного в океан.

Давайте теперь взглянем через замочную скважину на идайских дактилей, которые наблюдают с другого конца. Что же мы видим, смотря со стороны матери горных пещер, когда смотрим на мир людей? Мы видим себя и мир вокруг нас, но видим это в другом свете. То, что мы видим, на деле оказывается миром, который требует того, чтобы его разорвали. Мир, который занимает место миллиона нерожденных миров. Мы видим существо, охраняемых даймонами, которые пережили свое время, у которых не осталось слов, но которые все еще говорят. Мы видим хтонические силы прирученными и укрощенными гибридными существами, наполовину сделанными из глины, наполовину – из божественных искр. Смотря со стороны горной матери, мы видим мир, который потерял свой смысл, влюбившись в жизнь и разлюбивши смерть.

Работа гоетов заключалась в том, чтобы стоять ровно посередине. Присутствовать одновременно на обеих сторонах. Не только работать на пороге, но и стать порогом.

Тут мы открываем гоетов, как первых хагацусс, всадников порога, существ, которые ходят по лезвию ножа, разрезаю сквозь смерть и жизнь – ради великой матери и ради создания.

VI. Мятеж гоетов-мужчин

«гоет – комплексная фигура, которая глубоко архаически, кажется, достигает греческого мира.» (Граф, стр.27)

Но наше исследование не может тут остановиться. На самом деле, тут оно только начинается. В предыдущих главах (гл.IV и V) мы исследовали великую мать в древности, что значило с ней работать через призму первобытной гоетии, как резко ее взгляд на человеческое царство контрастировал с нашим собственным взглядом.

В этой главе мы зайдем еще дальше. Вместо того, чтобы взять за основу точку зрения божественной матери или наших человеческих предков, мы сосредоточимся на промежуточном пространстве и примем сторону первых гоетов, т.е.дактилей.

При этом необходимо помнить природу даймона, согласно древним грекам. Как мы сказали выше, это один из самых расплывчатых терминов, известных их сложному языку, и он находится в самом сердце понимания их мистического взгляда на реальность. Как было установлено в главе V, в V в.до н.э.мы сталкиваемся с греческим миром, который был на пороге ошеломительных изменений своих взглядов от нумена до логоса, от мифа до рационализма, от хтонического колдовства до греческой философии. Таким образом, древние греки не видели противоречий в когезии термина «δαίμων», в котором мы их видим по сей день: он одновременно означает класс мифических духов и древних людей, которые, как верили греки, когда-то жил на земле. Если употребить его для описания определенной категории даймонов, таких как дактили, он, таким образом, одновременно опишет древнее историческое племя и настоящий вид духов.

Две нижеприведенные цитаты могут помочь проиллюстрировать этот фундаментальный аспект древнегреческого мышления. Обе цитаты, согласно нашему современному пониманию, стоят на гипнотической тропе на границе мифической и исторической реальности.

«Однако дела дактилей любопытно изображены в подробностях: они были гоетами, как мы слышим от Эфора, они исповедовали колдовские заклинания, посвящения в таинства и их празднования; они также приходили в Самофракию, не пугая местных жителей, в это же время Орфей стал их учеником и первым преставил их мистерии, посвящения и празднования грекам» (Беркерт, стр.39)

«Дикие нравом и труднодоступные», эти известные колдуны и волшебники жили на лесистых склонах горы Ида, и, работая всю ночь перед сверкающими печами, зловещие блики которых освещали окрестности темных оврагов, казались злыми духами.» (Перкинс, стр.160)

Будучи даймонами, дактили так же предстают перед нами существами мужского пола. Нас не должно удивлять, что для мужчин, работающих в постоянном служении сверхматери, существовала одна существенная трудность: у них не было места, которое они могли назвать собственным. В то время, как буквально они являлись железом (Келмис), наковальней (Акмон) и молотом (Дамнаменей), управление всеми аспектами их работы все еще осуществлялось силами великой матери. Это была Мать, заставлявшая их плясать, дабы земля была плодососной (Блейкли, стр.82), мать, направлявшая их на свержение определенных структур творения, и мать, поручавшая им выковывать новые формы бытия.

Истина так же проста, как и жестока: встречаясь с великой матерью, все мужчины превращаются в мальчиков, все герои – в сыновей. К сожалению, существует не так много вещей, которые юноши ненавидят больше, чем обращение к себе как к мальчикам. Поэтому мы узнаем о мятеже дактилей против великой матери; в частности, Келмиса. Однако, как это бывает со всеми великими спорами, причина быстро забывается. А последствия – нет.

Так что, как мы видим, Келмис оскорбляет великую мать и восстает против нее. Мать в ее неизбежном гневе вершит над ним жестокий суд: в краткой версии этого фрагментарного мифа братьям отдается приказ убить Келмиса своими собственными руками.

«Ибо Келмис, один их идайских дактилей, совершив наглость по отношению к Матери Реи и не приняв ее с добротой, был убит братьями на горе Ида. (Зенобий IV, по Перкинсу, стр.161)

В более расширенной версии суд великой матери еще жестче: в наказание его братьям отдается приказ запереть его в хтоническом царстве, откуда он и появился, в далекой пещере под горой. Далее ледует землетрясение – материализированный гнев великой матери – и Келмис обращается в материал, который лучше всего отражает его сложную, несгибаемую натуру: в первое железо. (Блейкли, стр.1)

Этот фрагмент фригийского мифа, остальная часть которого была полностью забыта классическими авторами, представляет огромный интерес для нашего исследования. Мы снова открываем его гораздо позже в эллинизированной форме в известном мифе о Кибеле и ее компаньоне Аттисе, который, предав великую мать, являющуюся также его любовницей, был кастрирован, чтобы вернуть ее доверие.

Тем не менее, посыл в ранней фригийской форме более красноречив: от великой матери горы не убежать. В своем сыром и бесформенном виде, она есть сущность разрушения, а также силы, движущей всеми формами творения. Первые гоеты разрабатывали свое мастерство и колдовство с помощью ее прав и возможностей, укрепляя свою позицию жителей порога меж человеческим и божественным. Но и первые гоеты не справились с задачей оставаться верными своей божественной цели. Их с пути свели высокомерие и тщеславие: они попытались освободиться от оков, называемых служением. Наказание великой матери было неизбежно: либо смерть от руки собственных братьев, либо обращение в холодное железо.

«В итоге, мужской род существительного «γοης» и следующая из этого связь слова с мужчинами, вероятно, не так случайна: сердце гоетии – воззвание к мертвым – кажется мужским призванием.» (Джонсон, стр.113)

Этот мятеж гоетов-мужчин, отстаивавших безграничную свободу в сочетании с неограниченными правами и возможностями плодородных сил природы продолжался, чтобы отравить сердце западной магии. Гнев великой богини сохранился в нашем искусстве или, возможно, во всем человечестве, как заклятие, от которого мы не сумели освободиться: люди, стремящиеся к личным целям и свободе, разрывают все связи со служением хтоническим источником, из которого они произошли, и тем самым превращают себя в неподвижное железо.

Давайте вернемся назад и посмотрим на маргинальную роль, которую с тех пор играют женщины в гоетической традиции (если вообще можно говорить о такой традиции). Краткий обзор греческого магического папируса дает неизбежные ответ: только единство в работе выживающих материальных братьев с женскими божествами. И гоеты остаются верны своей инфантильной роли юношей: в пяти сохранившихся гимнах единственной причиной вызова Гекаты-Селены-Артемиды является мгновенное удовлетворение эротических мужских нужд. В конце концов гоеты обратили свои умения не в искусство, а в порнографию.

«Приди, великая Геката, хранительница Дионы, о Персея, Баубо, Фруне, лучница, непокоренная, лидийская, необузданная, благородно предводительствующая, светоносная, хранительница, сгибающая гордые шеи, Кори, услышь, ты, что разбила врата из неразбиваемой стали (…) Иди, стань над ее (NN) головой и забери ее сладкий сон. И никогда не позволяй веку сомкнуться с веком, но наполни ее горькой печалью бдительной заботы обо мне. И если она ляжет с кем-то в объятиях, наполни ее жаждой отвращения к нему, и пусть она обратит ко мне свое сердце. Дай ей покинуть его немедленно и встать перед моей дверью смиренной в душе и жаждущей моего любовного ложа. (PGM IV 2714-2744, по Бетцу, стp.89)

Во II в.н.э. александрийцы все ее называли заносчивых личностей «Келмис в железе». За этой поговоркой, очевидно, лежит знание о трех братьях и миф о жестокой метаморфозе Келмиса в наказание за его восстание против великой матери. (Блейкли, стр.1)

Не будем судить, насколько успешен был конец этого мятежа, восстание идайских дактилей превратило поколения гоетов в тени Келмиса. Их тщеславие, помноженное на безудержный гнев великой матери, бросило их в плен гештальта горячего юного героя. Так и гоетия, как искусство, отвернутое от божественных полномочий над смертью и жизнью, превратилось в жалкое средство удовлетворения человеческих желаний. Люди превратили себя в железо, а заодно, тем не менее, умудрились украсть не только у западной магии, но и у целых обществ будущего ту основу, которая использовалась для создания баланса между живыми и мертвыми: принятие труда без удовлетворения своего эго ради служения хтоническим силами, которые поддерживают нас.

Возможно, великая мать превратила нас в железо, но мы обрушиваемся на нее подобно мечу.

 Избранные источники

•    Alexiou, Margaret; Yatromanolakis, Dimitrios; The Ritual Lament in Greek Tradition, 2002 (1974)
•    Betz, Hans Dieter, The Greek Magical Papyri in Translation, Vol I: Texts, University of Chicago Press 1992
•    Blakely, Sandra; Myth, Ritual, and Metallurgy in Ancient Greek and Recent Africa, Cambridge 2006
•    Blakely, Sandra; Daimones in the Thracian Sea: Mysteries, Iron, and Metaphors, DeGruyter 2013 (published online)
•    Burkert, Walter; ΓΟΗΣ. Zum Griechischen 'Schamanismus', Rheinisches Museum für Philologie, Neue Folge, 105. Bd.1. (1962), pp. 36-55; link
•    Burkert, Walter; Greek Religion, Harvard 1985
•    Frisk, Hjalmar; Griechisches Etymologisches Wörterbuch, Heidelberg 1960
•    Henderson, Jeffrey; Greek Epic Fragments, London 2003
•    Johnston, Sarah Iles; Restless Dead: Encounters between the Living and the Dead in Ancient Greece, University of California Press 1999
•    Ogden, Daniel; Greek and Roman Necromancy, Princeton University Press 2001
•    Otto, Rudolf; Das Heilige, Breslau 1920; link
•    Perkins, Charles; Ancient Literary Sources of the History of the Formative Arts among the Greeks. II. The Idæan Daktyles (Continued), in: The American Art Review, Vol. 1, No.4, 1880, p.160-162
•    Snell, Bruno; The Discovery of the Mind: The Greek Origins of European Thought, Oxford 1953; link
•    Stratton-Kent, Jake; Geosophia: The Argo of Magic, Vol I and II, Scarlett Imprint 2010

Автор © Frater Acher
Источник © theomagica.com
Перевод © Леда Victrix, 02.07.2019, специально для Teurgia.Org