Орден Тоскующих

Мне всегда хотелось сказать, что это не я хожу во время дождя, а дождь идет в мое время. Но, к сожалению, эта фраза в корне неверна. На самом деле у меня попросту нет другого выбора – я обязан дожидаться дождя, или сумерек, чтобы выйти на улицу. Впрочем, не я один. Еще несколько сотен таких же как я стали узниками дневного времени и так называемой «хорошей погоды» в своих квартирах-убежищах. Мир поделился на две группы – на «нормальных» и «ненормальных». И одни с другими не должны пересекаться.

Улыбаясь, я поднял голову к небу, и на нее обрушились увесистые дождевые капли. Нет, они не просто падали, они крушили все, что было в наземном мире! Дорога, идущая под наклоном, превратилась в горный источник – вода стремительно текла вниз. Я бегал, кружился и прыгал, утопая в лужах по колено! Становился под бегущими с крыш убийственными струями, как под душ, и смеялся. На меня в тихом ужасе смотрели спрятавшиеся под навесы «нормальные люди». Я немного смутился и решил, что нужно прекратить это безумное веселье. Но какой-то странный импульс заставил меня не обращать на них внимания, и я продолжал. Да, мне было чертовски стыдно! Стыдно, стыдно, стыдно! Но я все равно причудливо плясал по лужам и подковыривал их ногой, посылая брызги далеко-далеко! Но все-таки не в сторону озябших и уставших людей, спрятавшихся на автобусной остановке и на крыльцах магазинов. Очень скоро моя черная одежда стала полностью мокрой. Она поблескивала лунным светом и облепляла складками мое тело. С моего лица не сходила счастливая улыбка, а глаза игриво бегали из стороны в сторону. Меня очень радовал серебряный цвет неба, насыщенные и мрачные краски улицы – зеленый, серый, красный, черный! Мне бы хотелось забрать все это к себе домой, как сувенир, создающий таинственную и романтичную атмосферу.

Становилось прохладно, и по лужам быстро перекатывались прозрачно-белые жемчужины – пузырьки. Это означало, что пора идти домой. Я зашел в трамвай и стал ждать своей остановки, не садясь на сидение - совсем не хотелось стеснять остальных людей мокрым пятном. На такое сидение долго еще никто не смог бы сесть. Именно поэтому я пропустил целых три маршрутки – там бы мне точно пришлось сидеть, потому что водители не позволяют стоять в салоне – это было бы против правил безопасности.

Придя домой, я опустился на темно-синий диван и положил голову на ладонь. Мне было о чем подумать.

Во-первых, почему я сегодня так странно себя повел? Меня всегда учили не шокировать не успевших скрыться в домах нормальных людей, потому что иначе это было бы дурным тоном. Да, они не знали, что днем пойдет дождь. А если и знали, так у них же есть масса дел, которые нужно сделать до прихода ночи, когда они будут спать. Не то, чтобы они обязаны спать по ночам – просто так устроен их организм, то есть нормальный организм – им хочется спать ночью. В общем, они же не виноваты в том, что попали под дождь, верно? По крайней мере, нас и в школе для странных людей учили, и мои родители тоже так говорили, что нельзя шокировать нормальных представителей общества своими неадекватными выходками. С самого детства я спокойно прохаживался под дождем, сдержанно улыбался и старался не поднимать взгляд от дороги. И вдруг сегодня у меня возникло какое-то непонятное, пожалуй, даже озлобленное чувство, как будто бы я должен выставить свою ущербную ненормальность на показ! Будто бы это мое природное право – вести себя так, как мне хочется. И что скажут родители, когда узнают, что я устроил такое представление? Какой кошмар!

Я схватился за голову и обреченно посмотрел в пол. «Тебе должно быть очень стыдно, - подумал я и стукнул себя по лбу. – Если не умеешь себя контролировать, вести себя подобающе в приличном обществе, тогда я тебе просто запрещаю выходить из дома! Будь то дождь, будь то ночь – нельзя, и все тут! Сиди, кретин, и не показывайся!»

Я сел за стол, взял ручку и листочек, и стал писать все, что приходило в голову:
«Я обязан вести себя прилично. Я не должен шокировать нормальных людей. Я не имею права нарушать их права. Я ущербное, ненормальное существо с идиотскими позывами и неразумным поведением, с неправильными мыслями и фантазиями – я не должен притеснять нормальных! Они не виноваты в том, что я такой придурок. За что они должны страдать? Повторяй: «Ты должен сдерживать себя. Ты должен сдерживать себя. Ты должен!» Понятно? Ты вообще не имеешь права на существование, так что благодари наше гуманное общество за то, что оно позволило тебе быть. Точка».

Вздохнув, я закрыл руками глаза.
«Они все – кретины, которые мешают тебе жить!»
- Что?! – в ужасе воскликнул я. – Заткнись, ты! Ты не прав! Заткнись, понятно?! Что за дурацкий внутренний голос?! Я не желаю тебя слушать! Ты меня понял?!  
«А ведь это не шизофрения. Это действительно ты подумал». – Возникла в моей голове очередная неконтролируемая мысль.
Мне стало совсем грустно. Я взял в руки книгу, на обложке которой была изображена улица со светлым голубым небом, и много-много людей на ней. Книга называлась «Важные сведения о нормальности», и глава «Правила поведения в обществе нормальных людей» была для меня Библией. Я исчеркал ее карандашом, и чуть ли не перед каждой строкой поставил «NB» - nota bene, то есть «заметь хорошо».

Я тихонько читал вслух:
- «Самым важным умением для ненормального человека является умение прилично вести себя в обществе нормальных людей, если уж ему случилось в него попасть. Что может быть воспринято нормальными людьми отхождением от нормы? Во-первых, это выражение лица. Оно не должно быть восторженным, чересчур мрачным, вдохновленным или задумчивым. Лицо не должно привлекать к себе внимания, если только оно не красиво согласно стандартам общества, в котором мы живем. Многие нормальные люди выглядят очень усталыми, так что вы тоже можете сделать усталое лицо, чтобы не привлекать к себе внимания, так как привлекать к себе внимание - это неприлично в нормальном обществе. Никто не должен знать, о чем вы думаете, если только вы не думаете о том, какую еду собираетесь сегодня приготовить. Опять же, об этом нельзя думать восторженно или с вдохновением. Думайте о вареных сосисках, манной каше или о щах. Это лучше всего поможет вам замаскироваться.

Во-вторых, в нормальное общество нужно выходить в стандартной для него одежде. Ее вы сможете приобрести в нормальных отделах магазинов для ненормальных. Ваша одежда может быть элегантной, праздничной, повседневной, домашней и так далее, но в ней ни в коем случае не должна присутствовать театральность и выдумка. Что же касается аксессуаров, то выбирайте их согласно современным нормам обыденного. Вы можете приобрести трость, но только если без нее вы испытываете трудности в передвижении, и она не должна выглядеть театрально. Простая металлическая трость подойдет как ничто лучше. Ни в коем случае на ней не должны присутствовать мотивы украшения.

Поговорим о пристойном поведении в нормальном обществе. Всегда нужно помнить, что к себе нельзя привлекать внимание никакими иными способами, кроме как достижением в своем виде стандартов красоты. То же самое касается и поведения. Скорее всего, если вы будете ориентироваться на большинство, то достигнете желаемого. Правда, вам может попасться группа ненормальных, но это маловероятно, так как чаще всего они ходят поодиночке, или же в количестве двух-трех человек.

Итак, если вы поете песни (а даже на улице это можно делать нормальным образом), то в них не должно быть одиозных, неожиданных идей. Все должно быть привычным. Пойте с добродушным и умиротворенным, или же с задумчивым и грустным видом, песни о любви (обязательно традиционной, гетеросексуальной, без каких-либо девиаций), о природе, о дружбе, о войне, о мире и т.д. Может быть, даже о смерти, но только смерть должна выставляться в невыгодном для нее свете. Для чтения стихотворений точно такие же требования, как и для песен. Однако помните, что все это может считаться нормальным только по особенным дням, вроде государственных праздников, когда для граждан устраиваются выходные. Еще к таким праздникам относятся День рождения, Первое сентября, поступление в высшее учебное заведение, поступление на работу и свадьба.

Вы не должны радоваться дождю. Или, по крайней мере, не должны показывать, что радуетесь ему, потому что в понимании нормальных людей дождь представляет собой нечто ужасное. Не танцуйте под дождем…», - Я покраснел. – «Не танцуйте под дождем, не пойте под дождем песни. Зайдите в магазин, спрячьтесь под навесом магазина или на автобусной остановке, и ждите его окончания». 

Я помнил эту главу буквально наизусть. Мне стало настолько стыдно, что я решил отложить книжку и лечь спать. В общем, я так и поступил.
Мне снилось, как будто какого-то человека посадили в коробку, и сказали ему, что это свобода. И человек поверил.

Проснулся я абсолютно разбитым. В моей голове заработала мысль, разрушающая все привычное. Я бил себя по голове деревянной лопаткой, пока готовил яичницу, чтобы внутренний голос заткнулся, но он совершенно отбился от рук! И я слышал обрывки фраз:

«Они приветствуют ненастоящее. А настоящего боятся! Они закрываются!..»
- Молчи!
«Настоящие праздники – они другие!»
- Я кому сказал?!
«Мы тоже имеем права!»
- Иди в Лету!!!
«Сколько можно себя ненавидеть?»

В изнеможении я опустился на стул и стал раскачиваться туда-сюда, постукивая по ладони лопаточкой. Вдруг повалил дым, я обернулся на плиту, и понял, что яичница подгорела. Так я остался голодным. Но меня это не сильно расстроило, потому что вся эта обычная еда порядком успела мне надоесть.

Уже наступила ночь. Мои родители спали, а я решил, что мне не помешало бы прогуляться. При этом я совсем забыл о том, что запретил себе выходить на улицу.
Ночной сдобный воздух проник в мои легкие, и я почувствовал запах бесконечности чудес и крупных, на самом деле крупных событий, так любимых мною. И мне хотелось чего-то большего, чем эта узкая улочка, чем эта земля. Мне хотелось кружиться в пируэтах в небе, метаться из стороны в сторону, хохотать и исполнять мертвые петли! А потом подхватить кого-нибудь под руку, и взмыть с ним настолько высоко, и настолько быстро, что он сойдет с ума от безграничности! А потом бы я стал крушить дома и ломать все на свете! Только бы изменить эту реальность и создать новую. Мне так надоели эти скучные дома, стоящие, как истуканы! Меня достали эти предметы, находящиеся на земле и не способные сдвинуться с места! Мне хотелось чего-то большего, чего-то поистине крупного! Но у меня не было ничего, и я должен был сдерживать свои порывы, потому что это непристойно в приличном обществе. Я хотел воплотить в реальность любую свою фантазию, но был неспособен на это, потому что был всего лишь убогим моральным уродом, чьим фантазиям не место в этом мире нормальных. Тем не менее, они все приходили мне в голову, сплетались и взрывались. Они были настолько подвижны, что могли заставить меня разорваться на части от неисполнимого счастья.

Я проходил мимо пьяных компаний, безобразно гогочущих, шатающихся на непослушных ногах. Да, этим людям тоже можно было выходить на улицу ночью. Их тоже признали ненормальными, для удобства. Но они не были такими, как мы. Это были обыкновенные кутилы, которым не нужно ничего, кроме низменных развлечений. Сами себя они ненормальными не считают, и с удовольствием ловят ночью на улице какого-нибудь ненормального и издеваются над ним. Я никогда не боялся этих грозных и самоуверенных типов. Я презирал их. И, кажется, они чувствовали это и потому не приставали ко мне. Я был не менее самоуверенным, и мог бы дать достойный отпор. Вряд ли физически, скорее словесно. Думаю, это разозлило бы их еще сильнее, и они бы точно избили меня, но эти люди никогда не подходили, и я чувствовал себя неприкосновенным по каким-то странным, непонятным даже мне самому причинам. Вообще, я любил повторять, что с хорошим человеком ничего не случится, а плохого не жалко. Конечно, это была просто шутка, но я был действительно уверен в том, что, если ты еще нужен этому миру, то никто не сможет тебе навредить. Исходя из этой теории, я еще мог бы сделать что-нибудь полезное для реальности.

Правительство приняло в ряды ненормальных и этих людей. Просто они любили гулять с ночи до утра, и поэтому такая классификация была до ужаса упрощенной. Еще в ряды ненормальных правительство приняло неформалов. Но я совершенно не согласен с их решением, потому что неформальность – это всего лишь другая формальность, в которой один похож на другого – в мыслях, в поведении, во внешнем виде. Конечно, и среди неформалов есть наши, но это действительно очень редкое явление. Чаще всего ошибочное, произошедшее по той простой причине, что ненормальному вдруг надоело быть абсолютным изгоем, и ему захотелось стать еще одной единицей в некоторой группе.

Я шел по аллее и любовался фонарями. Отчего-то они мне очень нравились. Не все, конечно. Только причудливые и изысканные – с завитушками, светилами странной формы, слишком маленькие или необычайно высокие. Их можно встретить нечасто, но все-таки возможно. Я всегда представлял, что они нужны для маскировки луны, чтобы злая ведьма не смогла вычислить ее и съесть. Или же добрая ведьма. Ха-ха. Почему-то мне кажется, что в этом мире добро и зло поменялись именами.

Под утро я возвратился домой и, совершенно выбившись из сил, лег спать. Вечером, часов в шесть, я проснулся и чувствовал себя, как батарейка, всю ночь пролежавшая в подзаряднике. Гнетущие мысли пропали, и я вновь верил в то, что все хорошо и отлично, и я смогу подавить свои бунтарские помыслы. Меня даже яичница перестала угнетать. Я вновь чувствовал ее вкус, уже, казалось бы, успевший приесться за несколько лет жизни. После горячей ванны с пеной и другими парфюмерными изысками я чувствовал себя настолько хорошо, что даже развеселился и порадовался тому, что нахожусь на летних каникулах. И не просто на летних каникулах, а на последних школьных каникулах! Я больше никогда не вернусь туда после окончания одиннадцатого класса школы для странных.
Поужинав, я снова взял книгу «Важные сведения о нормальности», и стал читать ее с выражением полного умиротворения на лице.

«Ненормальное поведение в обществе чаще всего является проявлением эгоистичного желания человека быть не таким, как все. Ему хочется идти наперекор обществу, а иначе зачем бы он воплощал в реальность свои фантазии? Для того, чтобы наслаждаться своими выдумками, достаточно представлять их, а вынесение в мир других людей подобных девиаций есть ничто иное, как желание эпатировать общество. Оно присуще подросткам, одержимым идеей бунтарства. Правда, стремление это проходит у подавляющего большинства с возрастом, что не может не радовать, и тогда эти люди зачисляются в число нормальных.

Возможно, кто-то возразит по поводу того, что ненормальность – это желание выделиться из общей массы. Но тогда скажите, почему человек, подвергаясь осмеянию, косым взглядам и неодобрению со стороны других людей, не прекращает вести себя вызывающе? Если бы у него не было желания быть не таким, как все, он бы, без сомнения, прекратил свою возмутительную деятельность, ведь человек всегда стремится избежать того, что ему неприятно. Но он ничего не делает для того, чтобы на него перестали коситься и прекратили осмеивать! Выходит, такая реакция ему нравится. Таким образом, мы доказали, что ненормальность есть желание и способ привлечь к себе внимание и выделиться из так называемой серой толпы. Значит, ненормальность является самоцелью в девиантном поведении индивидуума, который попросту хочет привлечь к себе внимание, что не является достойным в рамках нашего общества».

Я отложил книгу и помассировал глаза. Отчего-то мне вновь захотелось спать. Но я преодолел эту слабость и сел за компьютер, чтобы проверить почту. Ко мне пришло множество писем с рекламой разных вещей, сайтов, и всего лишь одно письмо от моего друга Мурдера. Со счастливой улыбкой я принялся его читать.

«Здравствуй, мой единственный друг!
Прошло всего три дня с последней нашей встречи. Но ты даже не можешь себе представить, насколько сильно я изменился за это время. И изменился просто-напросто фатально.

Я помню, ты хвалил мои стихи, и я был рад этому. Я был полон вдохновения и новых мыслей, к сожалению, совершенно бесполезных. Ты ведь прекрасно знаешь, что, сколько бы я ни писал, ничего из моего творчества не увидело бы общество. Мне надоело одиночество. Мне надоело считать себя ущербным. Выхода нет. Я понял это, когда перестал принимать обезболивающее, вроде кофе, алкоголя и табака. Я сделал это из принципа, чтобы понять, какова она, реальность, в которой я существую. Есть ли у меня будущее? Как я буду жить дальше? Выучусь в университете на кого-нибудь, и буду зажимать свои способности, чтобы не выбиваться из общей массы? Ведь именно так мне придется вести себя! Именно так, чтобы меня не выгнали с работы.

Ты знаешь, мне и раньше хотелось покончить с собой. Ах да, я сказал, что выхода нет? Я ошибался, друг мой. Выход есть, но он аварийный. А что, почему бы и нет? Так вот, да, я хотел покончить с собой и раньше. Но все это не делается сразу же, не так ли? Здесь приходится пройти несколько этапов. Сначала ты еще надеешься на чудо. Ты истеришь, ищешь помощи. Пишешь завещания со сценарием своих похорон. Выбираешь гроб, надгробье. Возможно, даже склеп. Нет никакого значения, что у тебя ничего этого на таком высоком уровне никогда не будет, так как ты ненормальный, а в нашем обществе запрещено делать что-то, что выбивается из общей массы. Так что все, на что ты можешь рассчитывать, это однотипный надгробный камень, или же железный крест с могильным холмиком. Никто не напишет о твоей истинной причине кончины. Просто напишут, что любят тебя, да дату поставят. Поначалу ты не хочешь умирать неудачником. Ты помнишь, что еще ничего не добился, хотя ненормальный не может ничего добиться в этом обществе, так как в нем запрещено делать что-либо с выдумкой, ведь это привлечет внимание, а это дурной тон. В общем, «Не выпендривайся!», это девиз нашего нормального общества, да? Потом ты доходишь до такой степени тоски, что тебе уже все равно, как тебя похоронят. Затем тебе становится все равно, что ты все еще никто в этом мире. И самая последняя стадия – это когда тебе все равно, как именно ты умрешь. Тебя уже не пугает боль перед смертью. Ты не оставляешь предсмертной записки, ты никому ничего не объясняешь. Хочу тебе сказать, что я не достиг самого последнего этапа без записки и сожаления о своей никчемной жизни. Но я больше так не могу. Я, кажется, уже упоминал в своем письме слово «тоска», да? Так вот, это самое верное название для того, что я сейчас чувствую – Тоска по чему-то большему, чем есть у меня сейчас. Тоска по действительно крупным деяниям. Я перестал принимать свои обезболивающие средства, и поэтому не могу больше продвигаться. Я понял, что все мои надежды и радости были ложью. Мне слишком больно, и я не могу перекрыть эту боль. Раньше я превозмогал душевную боль с помощью причинения себе физической, но теперь не могу этого делать, потому что порезы могут увидеть, и я снова попаду в лечебницу для душевнобольных. А я не хочу туда, Клоу. Я не хочу. Это конец, понимаешь? У меня остался один единственный выход, аварийный, и это самоубийство».

Я подорвался с места, потому что понял – дальше читать нет смысла! Когда он так явно написал о самоубийстве, я увидел, что это не просто размышления. Я подлетел к телефону и набрал его номер. Я ждал двенадцать гудков, но никто не подходил. Тогда я бросился к сотовому, и тоже стал ждать, набрав номер друга. Никто не откликался. «Мурдер, где ты?» - быстро набрал я и отправил эсэмэской. Возможно, он был еще жив, и просто не хотел отвечать на звонки.

Я вылетел из дома. Плевать, что сейчас только восемь вечера, еще не стемнело, и нет дождя! Какая разница, пусть меня увидят нормальные люди! Пусть меня остановят слуги правопорядка, которые в курсе того, что я ненормальный. Я бы просто съездил им по физиономиям и убежал. Я должен был найти своего друга!

Спеша к трамвайной остановке, я, не глядя на дорогу, набирал ему одну смс за другой.
«Мурдер, еще не все кончено!» «Дождись меня!» «Я помогу тебе!» «Прошу тебя, не надо!»
Подлый трамвай все не подходил. Они все шли в другую сторону, и я уверовал в закон подлости! Мне не было понятно только одно – неужели он не всемирен? Ведь люди на другой стороне входили в трамваи и уезжали! Возможно, они просто перепутали направление, в котором им нужно было ехать? Тогда бы закон подлости распространялся и на них.

Наконец подошел и мой трамвай. Я вбежал в него и стал строчить сообщения одно за другим. Я не чувствовал на себе косых взглядов, но, когда на меня кто-то наткнулся, и я пробормотал: «Извините», то увидел, что все смотрят на меня с непониманием. А одна пожилая дама даже фыркнула. Я поморщился и зло закусил уголок нижней губы. Сейчас мне совсем не было до них дела. Я знал, что выдало меня. Взгляд, взбудораженное состояние, бег пальцев по панели с кнопками. Нормальные люди так себя не ведут. Они не способны привлечь к себе внимание, а я привлекал его всем, что делал. Самым малейшим движением.

«Мы умираем из-за них! Почему мы из-за них страдаем? Почему режем себе вены? Не находим понимания, остаемся в одиночестве, и вредим себе? Почему мы все такие… отчаянные?» - проносились в моей голове лихорадочные мысли.
- Мурдер, - прошептал я и закрыл глаза, чтобы не видеть всех этих осуждающих взглядов.
На нужной остановке я выбежал из трамвая и побежал в сторону его дома. Мой мозг вырабатывал тысячи предложений, доступ к которым я пытался себе перекрыть. Они наконец-то получили свободу выражения.

«Они называют нас психами и даже не представляют, насколько сильно ранят, когда говорят, что наши мечты и представления – это чушь! Они доводят нас до самоубийства, подвергая групповому террору и делая из нас мишени для насмешек! С самого детства они третируют нас! Даже когда мы ничего не делаем, просто сидим, просто смотрим, просто читаем, просто ходим – они видят, что мы не такие, как они, и поэтому заклевывают, называют шизиками и сумасшедшими! Они заставляют нас чувствовать себя виноватыми! Мы никогда не находим помощи и поддержки, потому что никто не хочет нам помогать, а мы сами не способны этого сделать, потому что слишком впечатлительные, и любая трудность заставляет нас погружаться в омут отчаяния. Наши желания слишком сложны для выполнения в этом мире».

Я прибежал к двери дома Мурдера и стал звонить в домофон. Но никто не отвечал. Наконец дверь запищала, и представительный пожилой мужчина с белой ухоженной бородой вышел на улицу. Я растерянно улыбнулся ему и влетел в подъезд. До самого пятого этажа я мчался, и не замечал усталости или дыхания, которое вот-вот должно было сбиться. Звоня в его дверь и стуча в нее кулаками, я кричал: «Мурдер! Мурдер, открой! Я нашел другой выход! Не аварийный!» Я врал, но это не имело никакого значения. Сейчас нужно было просто выманить его и успокоить, а потом уже приниматься за размышления. И я верил, что мы найдем способ решить эту проблему. Но за дверью молчали. Наконец я съехал по стене вниз, судорожно вздохнул и посмотрел в потолок. Меня охватило тяжелое чувство безысходности, и в голове появился привкус смерти, которую уже невозможно остановить. Эта смерть, саморасправа человека, абсолютно обезнадеженного, казалась для меня чем-то слишком кошмарным, и от нее сердце наполнялось жестокой пустотой. Как будто бы произошло нечто бессмысленное, нечто, что можно было предотвратить, но уже поздно. Невыносимая пустота, наполненная щемящей тоской, вот что оставляла после себя такая смерть. Наивысшая степень скорби. Холод тончайшей стали, ледяное дуло пистолета, одиночество страшащей высоты и отсутствие кислорода составляли весь ужас от понимания того, что произошло, и чего уже нельзя изменить.

Медленным шагом я возвращался домой. Озлобленно пинал камушки и сквозь зубы повторял: «Мурдер, Мурдер, Мурдер, зачем?»
Когда я добрался до дома, уже стемнело, и мне очень повезло, что меня не остановила милиция. Потому что я наговорил бы им такого, после чего меня определенно тут же отправили бы в психлечебницу. На самом деле, я действительно попадался им на глаза. Но они меня не трогали.

В темной прихожей я разглядел уличную обувь моих родителей. Да, конечно же, они уже спали. Я прошел в свою комнату, включил компьютер и стал дочитывать письмо моего мертвого (в чем у меня уже не возникало сомнений) друга.

«Ты не успеешь меня спасти, я уверен в этом. Я перережу себе сонную артерию сразу же после написания этого письма, а сейчас утро, так что ты точно спишь. Ты отличный друг, но мы не сможем сделать что-нибудь против системы. Их слишком много. И ты знаешь, я тут так подумал: помимо аварийных выходов есть и другие. Но они аморальны. Они есть прогибание под этот мир. А я не хочу прогибаться. Я скорее сломаюсь, чем прогнусь!
Должны ли мы жить, как ты думаешь, друг мой? ДОЛЖНЫ ли мы?
Прощай, Клоу.
Я рад, что ты был в моей жизни.»

Я громко всхлипнул и ударился лбом об стол. И ударился еще несколько раз, пока мне не стало очень больно.
Мурдер был моим единственным другом. Пусть я и говорил, что есть школа для странных, на самом деле это не совсем чтобы школа. Все ее ученики учатся на дому, им просто присылают по почте учебные пособия, а домашние работы и контрольные ненормальные посылают по почте своим учителям. Нет такого единого центра, я имею ввиду его физического воплощения, в котором ненормальные могут встретиться, сдавая домашнюю работу. Как только комиссия устанавливает, что человек ненормальный, его тут же переводят на домашнее обучение. Таким образом они не имеют возможности видеться с другими подобными себе. Разве что на улице можно познакомиться, но мало кто из ненормальных гуляет по ночам, потому что в это время разгуливает много псевдоненормальных, то есть тех самых кутил, которые считают величайшим развлечением поймать ненормального и поиздеваться над ним. Возможно, даже избить до смерти. Никто их за это не карает. Даже если и поймают, то, как максимум, посадят на несколько суток, а потом отпустят. В этом мире жизнь ненормального ценится на грош. То есть, вообще не ценится. Дождь же настолько непродолжителен, что за это время ты попросту не успеешь вычислить подобного себе, так как он старается вести себя «подобающе в приличном обществе», и не показывает своей истинной натуры. Поэтому мы и одиноки.

Меня вычислили в пятом классе, в котором учился и Мурдер. Да, нас отправили на домашнее обучение в одно и то же время, поэтому мы успели познакомиться, обменяться адресами и телефонами. Поэтому нам повезло, ведь даже в Интернете запрещается создавать сайты и сообщества для ненормальных, и поэтому возможности познакомиться минимальны. И вот теперь я остался совершенно один. Мне больше не с кем поделиться своими идеями, не с кем погулять, не у кого посидеть, не с кем посмотреть фильм и обсудить прочитанные недавно книги. Хотя я люблю совсем не многие книги. В школе для странных мне не нравилось учиться, потому что приходилось читать всю ту ложь, которая входит в нынешнюю идеологию. Я не признавался в этом никому, даже себе. Я усердно читал, но внутри меня зрел протест, и поэтому никакого удовольствия от обучения я не получал. Только теперь я понял, что нельзя верить школьным учебникам. У меня возникло ощущение, как будто я съезжаю с катушек. На самом деле, я всего лишь начал избавляться от противоречий в собственном же мировоззрении, наконец-то понимая, что сдерживало мою истинную сущность.

Я схватил со стола записку, которую писал еще вчера, когда гнобил себя за мысли, которые стали проступать в сознании. Я злобно посмеивался и черкал синей ручкой черные строки.
Вдруг за окном раздался грохот, и сверкнула изящная, тонкая молния. Темно-синее небо стало заполняться помехами лунного цвета. Они перечеркивали его. Я порвал надвое листок с записями, решительно направился к двери и вышел на улицу.

Прыгая по лужам, носясь из стороны в сторону, протягивая руки к бесконечному небу, я распевал песни сочинения Мурдера, мысли в которых были не только неожиданными, но и кощунственными в рамках мира, в которых они были написаны. Я скрывал эти строки долгие годы, но больше не собирался молчать. Несясь вниз под горку, я размахивал руками, и толпа псевдоненормальных отшатнулась в сторону. Я был рад тому, что напугал их. Мне казалось, что я плаваю в море, ведь вся моя черная одежда была мокра до основания. Моя кожа чувствовала мистическое умиротворение, как это всегда бывает, когда ты гуляешь под любимым проливным дождем.

Дорога завела меня очень далеко. Я никогда не бывал в этом месте. Двухэтажные частные дома, подстриженные газоны, пышные клумбы и аккуратные кипарисы во дворах. Но меня это мало волновало. Я не делал исключений ни для каких улиц, и продолжал здесь свое отчаянное веселье.
- Будьте вы прокляты, нормальные! Будьте вы прокляты! – радостно кричал я и заливался истерическим смехом. – Желаю ВСЕМ вашим друзьям в скором времени умереть! Ха-ха! ВСЕМ!

Мой голос перекрывали раскаты грома и шорох падающих огромных капель.
Вдруг я обернулся и увидел парня в белой рубашке и бежевых штанах. Над своей головой он держал большой мужской зонт-трость. Лицо его было немного растерянным.

- Привет, - сказал незнакомец.
- Привет! – воскликнул я в радостном возбуждении.
- Ты сильно промок. Не хочешь постоять под зонтом? – предложил парень.
- Я презираю зонты, - хмыкнул я.
- Да, но если ты встанешь под зонт, люди подумают, что ты настолько ненормален, что даже под зонтом мокнешь.
- А это мысль, - задумался я, хохотнул и встал рядом с ним. – Хотя меня мало интересует мнение других людей. Если они люди, конечно же. Было бы очень весело, если бы они были нелюдями. Да, нелюди – это именно то, что я сейчас ищу.
- Тогда ты нашел одного из них, - показал на самого себя парень с зонтом.
- О, ну, это просто отлично! Меня зовут Клоу.
- А меня, - задумался на несколько секунд этот нелюдь, - Анри.
- Почти как «unreal», - с уважением кивнул я.

И мы стали прохаживаться по улице – то вперед, то назад, не уходя слишком далеко. Дождь капал на зонт с таким звуком, как будто иголка скользит по граммофонной пластинке, издавая очень мягкое шипение. Я не помню, что за бред нес. Анри тоже отвечал что-то очень непонятное, и нам было отчаянно весело. По крайней мере, мне было отчаянно весело. Единственное, что засело в моей памяти, так это фраза: «Это их проблемы!» Кажется, я на все отвечал этими словами.

- А что, если здесь будет проходить милиция?
- Это их проблемы!
- А вдруг тебя захотят забрать в психиатрическую лечебницу?
- Это их проблемы!
- Уже светает. Вдруг нас увидят?
- Это их проблемы!
- Ты читал Ренэ де Бержерака «Об умствованиях»?
- Делать мне больше нечего!
- Постой, но это же обязательная книга к прочтению!
- Это их проблемы!

Очнулся я в своей комнате лежащим на полу. Я не знал, что произошло, и как оказался здесь. Да меня и мало это волновало. Я вспомнил, что вчера мой друг умер, и тогда повытаскивал с полок книги, по которым когда-то учился, принес с кухни тесак и начал их резать, вместе с тем нанося порезы и на свои руки. Искромсанная бумага залилась красной жидкостью. Я закусил нижнюю губу и с ненавистью посмотрел на тесак, сжав его в руке. Занес лезвие над веной… Но вдруг остановился.

- Мы должны… жить, - Внезапно пришло в мою голову озарение. – Да-да, мы должны жить! И уж если не ради себя, то хотя бы назло ИМ. Но только не так, как мы жили раньше – прячась по своим квартирам, называя себя ничтожествами и чувствуя раскаянье. Нет-нет-нет. Мы должны жить по-другому. Да, Мурдер, мы должны жить. Мы просто обязаны.

И мои губы изобразили нехорошую улыбку. Я понял, что должен отомстить за своего друга и за сотни других таких же, как мы, которые покончили с собой, не выдержав напора этой обыденной реальности, совершенно не по праву захваченной так называемыми «нормальными». Да, их больше количественно. Но не качественно.

Я кинулся к компьютеру, и стал печатать:
«Они говорят, что великое искусство – адаптироваться. Только сильные могут адаптироваться. Я вспомнил свой сон о человеке, которого посадили в коробку и сказали, что это свобода, и человек поверил. Нам врали для того, чтобы контролировать. Ни за что нельзя верить тому, что написано, и уж тем более нельзя верить государственным учебникам. Какой дурак станет им верить?! Нам сказали, что адаптация – это сила, но на самом деле это путь слабых. Слабые подстраиваются, сильные же устанавливают свои законы. Да, они не нарушают правила, они устанавливают свои. А это совершенно другое дело!

Если бы все подстраивались, то в нашем обществе не было бы никаких изменений. Ни революций, ни реформ. Мы бы так и жили в каменном веке!

Я помню определение личности из школьного учебника. Я хорошо его запомнил, потому что ставил под сомнение. Они писали, что личность может быть личностью только при условии, что она существует в обществе. Конечно, это можно объяснить тем, что вне общества человеку вообще не нужно название, но нет! Здесь дело совсем в другом! Они хотят нам сказать, что человек вне общества вообще ничто. И все законы, которые они придумывают, в том числе и мораль – она вся существует на поддержание государства, на его пользу, но эта польза может расходиться с пользой для единицы государства, человека. Вся мораль прагматична, и она стала называться моралью только потому, что доставляет пользу обществу. И религия насаждает эту мораль. Религия учит нас тому, что человек не самостоятелен, что он должен подчиняться кому-то, некоему богу. Человек – букашка без бога, и волос с его головы без участия высших сил не упадет. Но это ложь! Они всего лишь хотят поработить нас и использовать!»

Вдруг я услышал какой-то стук, вздрогнул и обернулся. Это всего лишь упала книга с дивана. Мне было тревожно. Взбудораженность мешалась со страхом, и, кажется, я даже дрожал мелкой дрожью. Посмотрев на кисти рук, я понял, что действительно трясусь.
«Таблетки, - продолжал писать я. – Те таблетки, которыми нас пичкают в психоневрологических диспансерах, в психушках. Возможно, они специально не создают таблетки без этого ужасного побочного эффекта – дубовой радости, как будто бы ты становишься сытой свиньей, которая лежит в зловонной грязи, и полной индифферентности – господи боже, как это сказать по-человечески? – ах да, безразличия к мыслительной деятельности, к способности размышлять? Я общался с такими людьми, я видел, какими они становились после приема этой дряни. Совсем недолго, и они не были моими друзьями, но все же я смог уловить эти изменения. Возможно, государственные фармакологи сознательно не избавляются от этого побочного действия, чтобы ненормальные даже не имели возможности мыслить, и чтобы они становились довольными сытыми свиньями, лежащими в зловонной грязи?»

Раздался телефонный звонок, и я, с ужасом в глазах, неуверенным голосом ответил:

- Да?
- Привет, Клоу. Это Анри. Помнишь, мы познакомились вчера?
Голос парня был добродушным и спокойным.
- Да. Да, я помню.
- С тобой все в порядке? Когда я проводил тебя вчера до дома, мы обменялись телефонами, и я решил тебе позвонить. Ты, наверное, ничего не помнишь…
- Почему ты так думаешь? – промычал я.
- Кажется, ты был в состоянии аффекта, - с каким-то странным удовольствием протянул мой новый знакомый.
- Ну, это вполне возможно, так как я действительно, если уж что и помню, то не в подробностях, а просто как факты.
- Я бы… хотел еще с тобой увидеться.
- Без проблем, - почесал переносицу я. – Разве что сегодня ночью. Надеюсь, ты не боишься псевдоненормальных?
- Кого?
- А-а-а… Ну, это я так называю тех пьяных животных, которые распевают всякие попсовые песенки на улице и обжимаются между собой.
Парень хохотнул.
- Нет, я их не боюсь.
- Правильно, это их проблемы, - довольным тоном промурлыкал я.
- Твой девиз – «Это их проблемы», да?
- Похоже, что теперь да.

До наступления темноты в городе оставалось что-то около часа. Я наспех привел себя в порядок и вышел из дома. Мы с Анри условились встретиться на главной площади около памятника Вечной Радости – огромного улыбающегося лица, держащего перед собой в ладонях солнце. Когда я пришел на назначенное место, новый знакомый уже ждал меня. Мы пожали друг другу руки, и я повел его на свою любимую крышу девятиэтажного дома. На нее было проще всего пройти, потому что домофон на двери был сломан, а сама крыша закрывалась люком с очень простым механизмом – он открывался, когда на него давили снизу, и груз, привязанный к люку на веревочке, опускался. Покрытие, на которое мы вскоре ступили, было очень мягким, в нем образовывались вмятины, делавшие крышу похожей на постель.

- Вот это да! – воскликнул Анри,  увидев город весь в огнях.
- Добро пожаловать в мой мир, - улыбнулся я. – Пойдем к противоположному краю – там лежит очень удобная деревянная доска, на которую можно сесть.
Я расположился на доске, положив руки и голову на колени. Анри же все кружился на одном месте и любовался на открывшееся ему зрелище.
- Ты никогда не был на крыше? – приподнял брови я.
- Я много где не был, - заворожено ответил он.
- А как насчет кладбища? Ты бывал на кладбище?
- Конечно. Когда хоронил своего дедушку. 
- Я не о том, - отмахнулся я. – В качестве прогулки.
Анри покачал головой и сел со мной рядом.
- А я когда-то часто туда приходил, - постно улыбнулся я. – Это одна из причин, по которым меня причислили к ненормальным. Ну подумаешь, люблю кладбища! – фыркнул я. – Там довольно здорово. Очень мистично. Кто-то может подумать, что я рассматривал кладбище как депрессивный суицидник. Но нет. Одно и то же люди могут делать по разным причинам.
- Да, но ведь, все-таки, они делают одно и то же, - возразил Анри.
- Всегда важно знать мотивацию, - надавил я. – Знаешь анекдот про умалишенного, которого выписали из психиатрической лечебницы?
- Нет.
- Я много знаю таких анекдотов. Вот послушай: выписали одного типа из психушки, и спрашивают: «Ты же такой дурачок! Как тебя отпустили?» А он отвечает: «У нас устроили тест. Сказали, кто пролезет в дверную скважину, того отпустим. Один пытался пролезть – только рука пролезла. Другой пытался – только нога, а потом застрял. Только я один стоял в стороне и не пробовал. Меня и выписали». «А почему ты не делал того, что делали другие?» «Я что, дурак? – удивляется умалишенный. – Там же с другой стороны ключ был вставлен!»
Анри засмеялся, и я присоединился к нему, а потом ответил с улыбкой:
- Вот видишь? Очень важно знать мотивацию. Герой этого анекдота повел себя, как нормальный. Но какова была причина этого поведения? Совсем ненормальной! Есть и другие истории подобного рода и с той же идеей. Я ходил по кладбищу не как депрессивный суицидник. Меня притягивало все мистичное. Я хотел стать великим колдуном, чтобы творить чудеса! Но какая им разница? Впрочем, я все объяснил комиссии, она и эту мотивацию сочла ненормальной. В общем-то, это была не единственная причина, по которой меня отлучили от общества.
- Были и другие? – заинтересованно приподнял Анри бровь.
- Ну да. Идеи в целом. Я писал… странные с их точки зрения сочинения. Конечно! Я ведь не списывал их со сборника сочинений, а сам раздумывал над всеми этими рассказами, повестями, романами, поэмами, стихотворениями. Но как будто бы этому чертовому государству нужен кто-то, кто мыслит самостоятельно, - Я пнул стоящую рядом с доской пивную банку. – А вот тебе и еще пример того, насколько важно знать мотивацию. Здесь был кто-то до нас. Посмотри на эти бычки, бутылки… Они не убрали их за собой. Я вот всегда за собой убираю, когда ухожу с этой крыши. Потому что она мне нравится, и я ненавижу, когда здесь куча всякого мусора! Почему эти люди приходили сюда? Что они здесь делали? Не уверен в том, что мы и они – это одно и тоже. 
Я вопросительно посмотрел на собеседника:
- А почему тебя приняли за ненормального?
- Ну, я… - откашлялся он. – Рядился во все черное, высказывал на уроках свое мнение, а не мнение из учебников …
- Им всегда только этого и достаточно! – со злостью в голосе перебил я. – Знаешь, это занятно. Только вчера я потерял друга. И ночью того же дня обрел нового. Тебя.

Анри смущенно улыбнулся, протянул мне руку, и я пожал ее.
- Вчера я как будто пережил новое рождение, - прошептал я, ложась на спину. – Почему для того, чтобы родилось новое, кто-то должен умереть? Впрочем, это я так, просто, ни к чему сказал. Зато теперь я понял, что должен делать дальше. Во-первых, моя комната. Что я мог позволить себе из того, чего мне хотелось? Как максимум – мои любимые цвета – черный, синий и серебряный. У меня стоит синий диван, черный стол, стены обклеены обоями стального цвета. Все это потому, что для данных предметов такие цвета нормальны. А вот если у меня были черные обои, синий стол и серебряный диван, то это было бы уже неприемлемо. Но с этого дня все будет иначе. Я натащу в свою комнату побольше вещей, которые мне нравятся. Наконец-то затарюсь в магазине для ненормальных. Там, конечно, не очень много чего-нибудь действительно удивительного… Знаешь, они на всем делают рекламу. Они называют лавочку «Магазином удивительных вещей», хотя, если там и есть что удивительного, так только цены. Парк именуют «Нескучным», хотя я был там несколько раз, и никак не могу понять, что там такого нескучного? Они приветствуют все ненастоящее, а настоящего боятся. Я имею ввиду не что-то просто настоящее, а нечто действительно настоящее. Громкие слова они используют в качестве рекламы, превращая их из сильных в слабые. Даже слово «яркое» из-за них затерлось и превратилось в тусклое. 

Я замолчал, с холодной яростью в глазах уставившись на звезды.
- Ты говорил, что потерял друга, - тихо начал Анри. – Что с ним случилось?
- Он покончил с собой, - отрезал я.
На этот раз замолчали мы оба, и не сказали ни слова до тех пор, пока мой новый друг не обратил мое внимание на то, что уже четыре часа утра, и нам пора по домам.

Дома я не занимался ничем, кроме размышлений на тему о нормальности и ненормальности, порабощения и свободы. Я делал записи на бумаге и складывал их в стопку под диван. Однажды я вернулся с ночной прогулки, и меня встретил папа, который еще не ушел на работу. Его глаза были жесткими и безжалостными.
- Я видел твои записи, - отчеканил он.
- А? Да? И что? – я сделал вид, будто бы ничего существенного не произошло.
- Ты в курсе, что эти мысли бунтарские и подрывают основы общества, в котором мы существуем?

Я пожал плечами и спокойно прошел в свою комнату.
В тот день я понял, что, если я собираюсь что-то сделать, то нужно начинать уже сейчас. Но что я мог? Я поддерживал отношения всего лишь с одним ненормальным, а этого слишком мало для большого размаха подрывной деятельности.

Мы стали часто встречаться с Анри. Я потихоньку рассказывал ему о своих мыслях по поводу места, в котором мы живем, его законов и так далее, но договаривал не до конца. Однажды, когда мы ночью сидели на крыше, и я понял, что полностью могу ему доверять, то спросил:
- Скажи, насколько тебе все здесь опостылело?
- Ну… Я думаю, что до такой степени, что я был бы не прочь все это изменить.
- Прекрасно, - мои губы расплылись в улыбочке. – Я тоже так думаю. И, ты знаешь, мы могли бы это сделать.
- Но как?
- Очень просто. Нам нужна организация. Достаточно крупная и мощная для того, чтобы противостоять законам этого мира.
Анри приложил свою ладонь к моему лбу.
- Температуры у тебя нет, - заключил он.
- Нет, я на полном серьезе! Ты что, мне не веришь? Мы могли бы создать эту организацию, которая объединяла бы ненормальных и помогала бы им осуществить свои мечты! Да, мечты эти зачастую трудноисполнимые, но их все-таки можно осуществить! С помощью магии! Понимаешь? Если кто-то хочет быть другого пола, нежели он есть сейчас, то мы могли бы помочь. Если кто-то хочет попасть в другие миры, мы и это могли бы исполнить!
- Ты настолько веришь в магию? – скептически поморщился друг.
- Я не верю! Я уверен! А это еще круче, чем вера! Я уже занимался магией. Правда, лет в двенадцать-тринадцать, но того опыта, что у меня был, хватает для знания, что она более, чем реальна, и даже всемогущественна! Но, ты знаешь, устройство у этой нашей организации должно быть не тираническим, то есть оно будет поддерживать индивидуальность, а иначе она ничем не отличается от нашего государства.

- И как же ты будешь поддерживать единство, если в организации не будет тирании?
- Никак! – раскинул руками я. – У нас не будет никакого единства. Единство подавляет индивидуальность, оно игнорирует мнение меньшинства, или же большинства, поддерживая только мнение правящей верхушки. Повторяю, мы не должны действовать методами наших врагов. Это было бы аналогично странному поведению гомофобов, если бы они отлавливали геев и имели бы их в наказание.

Анри уставился на меня и непонимающе похлопал глазами.
- А, я не о том, не важно, - отмахнулся я. – Главная мысль состоит в том, что у нас не будет никакого единства. Наша организация станет чем-то, вроде базы данных для знакомств ненормальных и организации между ними групп по интересам. Мне случалось встречаться с другими такими же, как я, как Мурдер, но мы не подходили друг к другу, потому что были ненормальными в разных сферах. А так мы сможем находить тех, кто близок нам по духу, и станем помогать друг другу. Знаешь, меня очень раздражает эта идея о том, что, раз какое-нибудь государство объявило войну другому государству, то я обязан буду идти на эту войну. Это ведь не я объявлял войну, а государство! Я-то тут причем? Может быть, я не согласен с его позицией!
- Но тогда большинство воин было бы проиграно, - постно возразил Анри.
- Во-первых, это уже не важно, а во-вторых, не факт. Не факт – потому, что общество состоит не из одних только ненормальных, которые привыкли думать своей головой. В нем множество так называемых нормальных, которых можно легко зазомбировать. Их бы на каждую позицию хватило. Таким образом, при большом желании можно изменить все общество. Если власть над страной захватит наша организация, то мы сможем изменить сознание обывателей. Мне часто приходилось слышать от родителей рассказы о советском времени, которые те, в свою очередь, слышали от своих родителей. О том, какими люди были в те годы. Мол, нравственность была на высоте, коллектив воспитывал сбившихся со светлого пути товарищей, и, если вдруг кто из взрослых видел выпивающих или курящих подростков на улице, то запросто мог надавать им по ушам и отшлепать. А теперь вспомни о том времени, когда наши родители были, как мы с тобой, того же возраста. Об этом я тоже многое узнал от своих папы и мамы. Подавляющее большинство было вовсе не так морально! А все почему? Потому что идеология стала другой. Значит, мы могли бы переделать идеологию, чтобы нормальные вели себя по-другому, и по-другому относились к нам, ненормальным. Возможно, они станут копировать наш образ поведения. Можно подумать, что это не такая уж и радостная перспектива, потому что многие приверженцы чего-то, что нравится не многим, расстраиваются, когда их предмет обожания становится доступным всем и каждому. Но имеет ли значение в этом деле популярность? Да, они будут делать то, что и мы, но при этом они не будут понимать, что именно они делают. Это все равно, что раскрученные, некогда малоизвестные группы. Их поклонники-первооткрыватели расстраиваются, когда эти группы становятся известными. Ну и что, простите, что группы становятся популярными? Их творчество, как всегда, понимают единицы, - замолкнув, я с энтузиазмом посмотрел на Анри.

- А ты бы сошел за лидера, - утвердительно кивнул он и покосился на место, из которого гудел лифт. – Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что это опасно?
- Конечно, - легкомысленно пожал плечами я. – Вот только откуда нам взять электронные адреса и телефоны ненормальных? Их ведь нигде не найдешь.
- Найдешь. Но только для этого придется взломать компьютер школы для странных. А я очень сомневаюсь в том, что он подключен к сети.
- Почему?
- А зачем? Они попросту набирают вручную результаты домашних и контрольных работ. Учителя приходят с дисками и сбрасывают информацию. Но я все-таки могу попробовать.
- Ты хорошо разбираешься в компьютерах?
- Да, неплохо. – Его лицо отчего-то стало мрачным.
Мы расстались, а через три дня встретились, и Анри отдал мне диск.
- Что это? – повертев в руках информационный носитель, поднял я глаза на своего друга.
- Здесь список ненормальных, их места жительства, телефоны, в том числе мобильные, основные электронные адреса, а также другие сведения.
- Как ты это сделал?! – Мои глаза вылезли из орбит.
- Я же неплохо лажу с компьютерами, - смущенно улыбнулся Анри и почесал затылок.
- Так они, все-таки, подсоединены к Интернету?
- Да.
- И как ты их нашел?
- Долгая история. Не думай об этом. Подумай, лучше, о том, как ты свяжешься с людьми из этого списка, учитывая то, что вся почта просматривается определенными службами. Точно просматривается. И у тебя могут быть большие проблемы.
- Ладно, – я задумался. – А что, если послать нескольким человекам ничего не значащие письма? Как будто я ошибся адресом, и прислал не туда, куда хотел?
- Сильно же нужно ошибиться, чтобы послать письмо кому-нибудь, с адресом Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.. Где здесь сделать ошибку?
- И очень легко, между прочим! – хмыкнул я. – Хотел послать письмо на Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.,  отправил на Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.. Легенда такова: подруга сказала адрес, но я не запомнил, на каком именно сервере у нее почта. Запомнил только ник, вот и все. И еще указать это в письме. Мол, надеюсь, что пишу именно тому адресату, которому хотел. Познакомился с ней на улице. На улице ненормальным знакомиться можно.

- Ладно, - Анри сунул руки в карманы своих брюк. – С одним человеком познакомился. С двумя познакомился (кстати, уже в случае со вторым человеком нужно будет придумывать другую легенду). Ну, с тремя познакомился! А как быть с четвертым, пятым, шестым? Не слишком ли это подозрительно?
- А дальше у тех людей, с которыми я познакомлюсь, - с нажимом проговорил я, - выявятся еще контакты. Они не будут говорить этим своим друзьям-ненормальным по почте о том, что собираются сообщить. Сообщат при встрече, где никто не будет следить за их действиями.
- А что ты собираешься написать этим людям? – Его лицо все еще выражало скептицизм.
- Какую-нибудь ерунду, но только в ней должно быть предельно ясно, что я обращаюсь к своему собрату, к ненормальному. Если их устроит знакомство с человеком, написавшим подобное, тогда они ответят, что, мол, хоть я и не тот адресат, с которым вы имели надежды списаться, зато я тоже ненормальный. Давайте дружить!
- Многие ненормальные с трудом идут на контакт, даже со своими «собратьями».
- Ничего. Я их разговорю. Главное писать милую чушь. Милую чушь все любят. Особенно люди, которым не хватает душевного человеческого общения! Не все же размышлять и пребывать в отчаянье!
- Может быть, в каком-то роде ты прав, - покачал Анри головой, явно сомневаясь.
- Не беспокойся. Я все устрою, - улыбнулся я и похлопал его по плечу.

Дальше дело развивалось в очень быстром темпе. Я действительно выбрал пару-тройку электронных адресов, и стал писать «милую чушь» под видом ошибки в адресе получателя письма. Мне ответил всего лишь один человек, которого звали Тоносом. У него была очень странная манера говорить. Он называл себя «мой сэлф», и никак больше. Из под его пальцев выходили один за другим парадоксы, в большинстве своем даже никогда неслышимые мной. Каждый день, или даже по нескольку раз на день, он перевоплощался в новый образ. Он присылал мне свои художественные фотографии, причем к каждой подборке создавал целую историю. Этот человек, в отличие от меня, не корил себя за свою ненормальность. Он развивался самостоятельно, и его даже не угнетало то, что никто не видел его работ. Никто, кроме парочки друзей. О них мы вскоре и заговорили. В приватной встрече я высказал ему все свои идеи. Я говорил о том, что этот мир не по праву завоеван нашими противниками – нормальными, и мы давно уже должны были объединиться для того, чтобы победить их. Мы – настоящие цари природы, а не они! Нормальные используют нас от случая к случаю, когда им нужно развитие, когда они уже сами скучают в своем старье, но только боятся самостоятельно двигать человечество вперед! Мы – как князья, которых народ из феодальных аристократических республик на Руси приглашал для возглавления войска, а затем, как была достигнута цель, и надобность в князьях отпадала, народ прогонял их! Но на самом деле должны править мы, как некая высшая форма развития! А что же получается? Нас гоняют, нас презирают, над нами насмехаются!

- Разве же это справедливость?! – воскликнул я, и Тонос зааплодировал в знак великого единодушия.
- Мой сэлф завтра же расскажет об этом своим друзьям! Мои друзи точно поддержат тебя, о наш лидер!
- Да, было бы совсем неплохо. А то совсем не дело это! – посетовал я.

И он рассказал. И число знающих о нашей «истинной природе» множилось. Они были разных возрастов – от двенадцатилетних до сорокалетних. Мы проводили небольшие собрания, о которых нигде не писали, а передавали эту информацию устно. Все было хорошо, кроме одного – ненормальные вечно не соглашались друг с другом, спорили, крайней эмоционально выражая свою точку зрения. И дело часто было не в том, что они были друг с другом не согласны. Нет, им просто не нравилось, что кто-то имеет сходное с ними мнение. Не все, правда, но большинство. Моим единомышленникам хотелось выглядеть оригинальными, и всем им хотелось создать нечто новое. Я, правда, не беру в расчет тех, кто перепробовал слишком много теорий, и пришел к неутешительному выводу, что создать нечто новое невозможно. Хотя в глубине своей души каждый из этих представителей ненормальной братии все еще лелеял надежды на лучшее. В случае очередной перебранки я сначала мягко пытался их примирить и успокоить, и, когда понимал, что это невозможно, просто молчал, часто обхватив голову руками.

Когда нас набралось значительное множество, около пятидесяти человек, я решил выступить с основательной лекцией.

В заброшенном театре, постройке еще советского времени, мои единомышленники расположились в креслах, обитых ободранной клеенкой. Анри почему-то не пришел. Повсюду были расставлены свечи. В количестве двенадцати они плавились и на сцене, где стоял я, перед порванными и пыльными кулисами мрачно-кровавого цвета.

- Скажите пожалуйста, - начал я, и мой голос гулко разносился по концертному залу, как будто я находился один в пещере, и вещал в никуда. – Кто из вас в своей жизни не хватался за лезвие и не резал себе руки? Кто из вас не помышлял о самоубийстве, в красках представляя себе это действо? Нормальные могут подумать, что мы не жизнеспособны. Да! Но кому нужна такая жизнь? Между тем, именно они доводят нас до отчаянного состояния, когда хочется никогда не существовать, чтобы не знать этой боли. Почти все мы суицидники, и многие, почти без исключения, изгои. Я не говорю о тех, кто приспособился. Я говорю о тех, кто не желает приспосабливаться. И это, я думаю, самый достойный выход из ситуации. Ведь как бы нас ни травили психологи своими увещеваниями о том, что для адаптации (какое красивое слово!) нужна сила,  на самом деле мы знаем, - (В зале пробурчали: «Почему это «мы»? Я ни с чем не соглашалась».) - что приспосабливаются только слабые. Это как разница между истинным чудом и накрученным чудом. Гораздо легче сложить лапки и видеть чудесное в привычном – в листочках на деревьях, в ветерке, в голубом-голубом небе по утру, чем найти по-настоящему чудесное! А под чудесным я подразумеваю нечто необыкновенное, возможно даже, что-то такое, до чего не смог додуматься ваш мозг, чего не смогла достичь ваша интуиция! Как параллельные миры, например, привидения, русалки, фэйри… Так вот, дамы и господа, - В зале появились скептичные физиономии, скрещенные руки на груди, шепоток. – Прошу прощения за лирическое отступление, но психологи точно так же настаивают и на том, что нужно искать чудеса в привычном. И еще они говорят, что адаптируются сильные. Но не верьте им ни в том, ни в другом! На самом деле, адаптируются слабаки! Не верьте психологам, которые работают на благо нашего государства, а не на благо каждого отдельного человека! Эта философия жизни, может быть, и подходит обывателям, но только не нам, так называемым ненормальным.
В зале раздались аплодисменты.

- Спасибо, спасибо, - с улыбкой раскланялся я. – Они говорят, что сильные адаптируются. Но нет, друзья мои! Сильные не подчиняются законам, они устанавливают свои. И они не нарушают правила – они создают свои собственные. Если бы все люди адаптировались, то в обществе не наступало бы никаких изменений. Хотите правду? Если бы не мы, общество стояло бы на месте. Это мы придумываем что-нибудь, что потом становится шаблоном, который используют обыватели, не сильно напрягающие мозги. Это нам приходится своим новаторством терпеть насмешки. И лишь после того, как мы настрадаемся, наше изобретение становится модным. Это постоянная жертва, на которую приходится идти. Но это долг чести, не так ли? И вот еще, в чем штука. Обыватели не понимают этого. Они говорят, что мы только выпендриваемся перед ними, что непохожесть на них есть наша самоцель. Но я так не думаю. Внешняя непохожесть – это результат нашей непохожей сущности. Мы делаем что-то не для того, чтобы позлить нормальных, а для того, чтобы получить удовольствие от процесса воплощения наших идей. Они могут подумать, что для такого удовольствия достаточно любоваться своими фантазиями, но почему, скажите мне, мы должны этим довольствоваться? Ведь творческий процесс – дело насущное. Сравним его с другой необходимой потребностью – поглощением пищи. Если я буду представлять, что ем, я все равно останусь голодным! Не стоит забывать, что наш мир материален. Если мы не будем творить в реальности, то останемся духовно голодными! А от этого, дамы и господа, умирают!

Зал взорвался аплодисментами и криками: «Молодец! Молодец!»

- Что же касается реакции обывателей, - невозмутимо продолжил я. – То почему мы должны на нее ориентироваться? Они говорят, что, если мы продолжаем себя вести так, что они обращают на нас свое внимание, и вследствие сего негодуют, значит нам нравится такое положение вещей. Во-вторых, может быть, они и правы, но только постольку, поскольку человек, приноравливаясь к неприятным ощущениям, начинает получать от этого извращенное мазохистское удовольствие. А во-первых, я не понимаю, почему я должен чего-то не делать, если кому-то это не нравится! – опять раздались хлопки. – Да, мы страдаем от непонимания. Удобнее для кого-то было бы подстроиться под обывателей. Но скажите, было бы это достойным? Сравним это с другой ситуацией. Вас поймали жестокие враги и стали вас пытать, чтобы вы выдали своих друзей. Удобнее всего было бы избежать этих страданий и выдать своих близких. Вы бы сделали это? Надеюсь, что я бы так не поступил, потому что это недостойно. Кроме того, вот вы выдали друзей, что же будет дальше? Вас все равно убьют! А если и не убьют, то потом вы, возможно, сами наложите на себя руки, потому что не сможете жить с этим позором. И в том, и в другом случае вы умрете. Перелагая это на нашу ситуацию, я скажу, что, поддавшись соблазну пойти путем наименьшего сопротивления, вы умрете духовно. Или вас будет мучить совесть, и тогда вы тоже будете умирать – духовно ли, физически ли – не важно. Конец всегда один. Есть ли способ спастись? Отчего бы и нет? Да, вы держитесь. Вас пытают, но вы все равно никого не выдаете. И вдруг – о чудо! Приходят ваши друзья, жизни которых вы берегли. Вместе они спасают вас, и зло повержено. Так вот, что нам делать со мнением нормальных? Я хотел бы рассказать вам анекдот, один из своих любимых. Как только я прочитал его, то понял, что моя нынешняя жизненная философия строится именно на коронной фразе из этой истории.

Муж ведет машину. Жена говорит ему:
- Дорогой, у нашего сына неприятности! Супруга ему изменяет!
- Это его проблемы.
- Но она изменяет ему с тобой!
- Это ее проблемы.
- А как же я?
- Это твои проблемы.
В зале раздались редкие смешки. Кто-то заулыбался.
- Так вот, друзья, это – их проблемы! – радостно провозгласил я и раскинул руками.
Мои единомышленники засмеялись и захлопали от восторга в ладоши. Я понял, что именно этой фразы им давно недоставало! Как только зал стих, я продолжил:
- Мои дорогие ненормальные. Я хочу предложить вам… нет, даже не организацию, так как мы слишком большие индивидуалисты для этого. Я предлагаю вам создать нечто вроде сети знакомств и взаимоподдержки, в которой можно будет найти для себя двух-трех людей, близких вам по духу. Ведь, как бы ни был умен и оригинален в своем мышлении человек, вам все равно может быть с ним некомфортно. Мы могли бы проводить встречи для знакомств, завести базу данных с информацией о вашем мировоззрении и подходе к различного рода задачам. Разумеется, с изменением и того, и другого содержимое анкет будет меняться. Что это нам даст? Отсутствие страха самовыражения и одиночества, ведущих к отчаянью и суицидальным мыслям. Мы должны жить, понимаете? Но, когда я говорю «должны», я не имею ввиду, что нужно делать это, когда тебе жить не нравится. Я говорю о на самом деле приятной и полезной жизнедеятельности. С какой стати они  доводят нас до депрессии, апатии, попыток покончить с собой? Неужели, это справедливо? Нет, скажу я вам. И буду абсолютно прав. Кроме того – простите уж мне мои наполеоновские планы – мы можем изменить общество. Почему мы должны прогибаться под них? С какой это, простите, стати? Да, мы могли бы переехать в другую страну, где все обстоит совсем иначе, туда, где нас будут понимать. Но должны ли мы это делать? Страна, в которой мы существуем, дрожим от страха и прячемся, принадлежит не только нормальным. Это и наша страна! Почему мы должны уезжать из нее? Да, их больше, чем нас. Однако их больше количественно, а нас – качественно. Могли бы они быть другими? Без сомнения, скажу я вам. Стереотипы поведения и мышления для обывателей создает правительство. Если народ сейчас такой, значит это в угоду государству. Но посмотрите, как нормальные меняются вместе с изменением государственного строя! Сегодня они все такие правильные и пушистые, стахановцы, моральные люди, которые не пройдут мимо ребенка, который курит или пьет спиртное. Они перевоспитывают «несознательных» членов коллектива. Завтра же, с переменой правителя, те же люди становятся проповедниками разврата. Они ругаются грязными словами, они поголовно пьют спиртное и курят с девяти-двенадцати лет. Как захочет государство, такими и будут эти наши так называемые нормальные. Но мы могли бы задать им другие стереотипы поведения! Они будут копировать нас. Эти люди не будут понимать наших принципов, у них не будет нашего мышления, но, оставаясь такими же неосознанными, обыватели будут любить нас. Кто-то из ненормальных, сторонники всего уникального и любители редкости, могут запротестовать: мол, мы несем в массы все самое сокровенное! Это обидно! Но какая разница, уважаемые, становится ли что-то популярным, выходит ли из подполья? Суть этой редкой вещи все равно понимают единицы. Не стоит бояться популярного. Нужно остерегаться обыденного мировосприятия. Как все это сделать? Очень легко. Нам нужны поклонники и сочувствующие со стороны адаптировавшихся в этом мире нормальных. Я почти уверен в том, что их истинная сущность уснула не полностью, и она вот-вот готова взбунтоваться. Нам нужны связи во властных и других структурах. Если начальники разнообразных служб будут брать на работу ненормальных и одобрять их действия – начинать нужно с самого малого, а закончить крупным размахом – то мы постепенно сменим порядки в обществе. Я все сказал.  

Публика молчала. Кто-то согласно кивал, одобряя мои слова, кто-то смотрел на меня глазами, полными ужаса и понимания. Другие беззаботно хохотали. Как Тонос, например.

Когда я сошел со сцены, мне пожимали руку. Я как мог добродушно улыбался, потому что знал, что все вышло именно так, как я и задумывал, и, пожалуй, даже немного лучше.

Тут же мы стали решать вопрос о названии нашего кружка. Каждый предлагал что-нибудь свое, и, когда название не получало одобрения среди других, предложившие обижались, фыркали, скрещивали руки на груди и отворачивались. Не все, правда. Кое-кто относился к этому достаточно спокойно. Кто-то просто принимал к сведенью, что его версия не подошла, задумчиво замолкали, а потом говорили что-нибудь новое, только что пришедшее в голову. Но все это было бессмысленно. Большинство продвигало только свои идеи, не обращая внимания на другие. Мне все это надоело, и я, встав со сцены, подошел к ее краю и воскликнул:

- Друзья мои! Так мы никогда ни к чему не придем. Я предлагаю вам вот, что: мы будем голосовать. За свои названия отдавать  голос нельзя. Надеюсь, у кого-нибудь есть с собой бумага? – Я оглядел зал с уравновешенной миной на лице и поставив руки в боки.

- У меня есть! – крикнула девушка с довольно приятным, звонким голосом.
Она прошла сквозь толпу ненормальных и подала мне альбом.
- Прекрасно, - улыбнулся я, быстро пролистав альбом и убедившись в том, что все листы чистые. – Надеюсь, у кого-нибудь есть ручки?

Поднялись несколько рук.
- Очень хорошо. Те, у кого есть, любезно поделятся с остальными. Сейчас мы занесем в список все предложенные названия. Я запишу имена их создателей. На листках вы напишите свои фамилии. Да, кстати, нужно еще сделать список всех нас. Напишите свои фамилии, имена и возраст. Это все нужно для пресечения коварных поползновений, вроде продвижения своего же собственного названия организации.

По рядам пустили альбомный лист, и, пока я по-турецки сидел на сцене, ребята быстро занесли свои имена и фамилии. Мужчина тридцати лет передал мне список. Приподняв брови, я занес и себя.

- Отлично, - я поднялся с пола. – Теперь предлагайте названия.
Названий было предложено достаточно: «Ирреальная Реальность», «Другие», «Непохожие», «Ordo Enormalis», «Homo Abnormis», «Ночная Радуга», «Гениальная Ошибка», «Горе от ума», «Mind Revolution», «Выход», «Ренегаты», «Отступничество», «Бунт ненормальности», «Умножающие скорбь», «Братство непохожих», «Скрытое братство» и еще много других. Я все это отметил в списке вместе с именами придумавших и сказал:

- Хочу тоже предложить название. Случалось ли вам когда-нибудь ощущать тоску по чему-то другому, чему-то, чего сейчас нет в нашем мире? У меня часто бывает такое ощущение, и поэтому я предлагаю название «Орден Тоскующих». Всё. Теперь разорвите листы и голосуйте.

Люди погрузились в размышления. Кто-то покусывал ручку, кто-то накручивал на палец прядку волос, водил рукой в воздухе, сидел с мрачным и задумчивым видом. Прошло около пяти минут после того, как первые ненормальные потянулись к сцене и передали мне свои записанные решения, все было готово. Я стал подсчитывать голоса, ставя галочки напротив названий. За мной следили, не желая пускать дело на самотек. К моему удивлению, лидировал «Орден Тоскующих». Именно это я и объявил. Собрание было окончено. Мои единомышленники пожимали друг другу руки, кое-кто обменивался телефонами. Они улыбались друг другу. Некоторые были собранны и серьезны. Я тоже отправился домой, чтобы дальше вершить свое разрушительное дело.

Занимаясь организацией Ордена, я часто обращался мыслями к своему мертвому другу, Мурдеру. Я знал, что, помогая другим, ничего не делаю для него лично. Вряд ли он где-то там сидит и смотрит на мою деятельность с умилением. Я думаю, мир несправедлив, и никому не воздается по заслугам. Поэтому невинно умерший Мурдер не будет знать о каком-либо там возмездии. Просто жизнь выбирает себе любимчиков, и им все сходит с рук. Однако, не только любимчиков выбирает она. Еще есть люди-уроки, чья жизнь и кончина должны натолкнуть сильных людей-изменяющих на размышления, а затем и на деятельность. Мой друг был уроком. Без его смерти я вряд ли решился бы на все это. Но теперь я буду мстить. Мурдер не узнает об этом, но я все равно буду мстить, потому что с того дня, как он покончил с собой, моя осторожность, капли благоразумия, неуверенность и нелюбовь к себе исчезли, превратившись в испепеляющую ярость, которая рано или поздно должна была пожрать этот мир, предоставив почву для новых ростков. Наших ростков ненормальности.

Вскоре Интернет заполонили тексты и видеоролики, наполненные ненормальностью. Это было настоящее безумие – рассказы, опровергающие нынешнюю мораль, поражающие необычностью мысли, ярые или легкомысленные стихотворения о существах, представляющих собой карикатуры на нормальных людей. Появились записанные сценки о гомосексуальной любви. Тонос выложил свои художественные фотографии в различных образах. Все это меня очень радовало и приятно удивляло. В конце концов, это очень здорово, когда твои идеи поддерживают люди, которые действительно их понимают. Отличные исполнители, распространители, идеологи, образованные и действительно мыслящие. А я видел все эти черты в моих единомышленниках. Да, я специально не брал тех, которые хотят бездумно протестовать. Тех, для которых протест – это самоцель. Кстати, о них мы и заговорили вскоре с Анри. Правда, при выяснении очень странных обстоятельств.

На улице светило солнце. Да, я набрался наглости разгуливать на людях днем. Сказать по чести, я был зол и неадекватен, настолько на меня повлияли события последних месяцев. Анри был немного неуверен, но все же согласился со мной пойти на этот безрассудный шаг. Впрочем, я был осторожен. Что касается одежды, так она была очень даже нормальной: черные брюки, белая рубашка, черный галстук и черные элегантные кроссовки. Но ничто это не могло повлиять на мою физиономию, ее выражение, на походку и вообще манеру двигаться. Она была слишком решительной и нахально разболтанной. Нет, я не нервничал. Я был не спокоен, но невозмутим. Ничто не могло повлиять на меня, никакие косые и ужаснувшиеся взгляды не могли меня поколебать, нагнать страх.

С Анри мы встретились прямо на площади, у памятника Вечной Радости. Он был как-то встревожен. Хотя с чего бы это можно подумать? Он был в обычных песочного цвета брюках и в рубашке кофейного цвета. Даже лицо его не выдавало ненормальности. Это был обычный стиль его поведения. Нельзя было даже предположить, что он ненормальный. Так, просто сдержанный паренек. Смышленый, толковый, но не ненормальный. 

- Привет, - рассмеялся я, пожав ему руку. – Ты чего такой бледный?
Под моим внимательным и насмешливым взглядом он передернулся и слабо улыбнулся.
- Все в порядке, - ответил Анри. – Впрочем, мне есть, что тебе сказать.
Я приподнял брови.
- Ну, тогда пойдем.
И мы отправились на крышу, где любили сидеть. Правда, раньше мы делали это ночью, а не днем.
Небо было пастельно-голубым, ни одного облачка на нем. Так, жалкие обрывки.
- Ну, что ты хотел мне сказать? – я уселся на деревянную дощечку, опершись на нее руками позади спины и щурясь на небо.
- Я солгал тебе, - напряженно произнес Анри. Он стоял позади меня.
- В чем?
- Я не ненормальный.
В секунду мои глаза расширились до размеров головки чайной ложечки.
- То есть как – «не ненормальный»? Ты что, совсем с ума сошел? – резко обернулся я на друга.
- Я не ненормальный. И не сошел с ума, - с тоской посмотрел он на меня.
- То есть, - замешкался я. - Ты хочешь сказать, что все это время гулял с таким отбросом общества, как я, выбирался из дома по ночам, и всё это делал, подвергая себя огромной опасности?! Ты хочешь сказать, что в любой момент тебя могли вычислить, и ты лишился бы полноценной жизни?! Анри!
- И зовут меня не Анри, - покачал головой парень. – Меня зовут Федор. И фамилия моя – Конев.
- А… А? – теперь и челюсть моя отвисла. – Ты…
Я в ужасе смотрел на него, пораженный этим новым знанием. Кто бы мог подумать? Ну кто бы мог подумать, что я попаду на такого человека? В ту самую отчаянную из моих дождливых ночей?! 
- Список ненормальных ты взял у своего отца, - произнес я как факт, без вопроса, без недоумения.
- Сюрпри-и-из! – его губы дурашливо-издевательски растянулись в улыбке, и он раскинул руки, как комический актер.
- Анри, да ты просто… Ты золото!
Я налетел на друга и стиснул его в объятиях, от удовольствия зажмурился, и отпустил парня только через полминуты.
- Так как ты обманул своего папочку-депутата, проведшего в законодательство человеконенавистнический закон о разделении общества на «нормальных» и «ненормальных»? – коварно и заинтересованно улыбаясь, сел я на край крыши.
- Клоу, я нагло врал, - склонил он голову на бок. – В ту ночь, как я увидел тебя из окна своей комнаты, я был так взволнован этими твоими прыжками под дождем… Я не слышал, что ты кричал, но видел, что ты кричишь что-то. Мне пришлось открыть пластиковое, звуконепроницаемое окно, чтобы расслышать. Ты весело вопил: «Чтоб вы все умерли, недочеловеки без сердца! Чтоб вы все свихнулись, безмозглые обыватели! Чтобы вы все стали, как ОН, и умерли двести тысяч пятьдесят раз!» Я обладаю хорошей памятью, Клоу. Я помню все дословно.
Я смущенно почесал шею указательным пальцем.

- Какой я, оказывается, бываю буйный, - я покраснел и отвел глаза в сторону.
- Тогда, - продолжал Анри, как будто бы даже не услышавший меня, - Я понял, что это ты кричишь во мне. Из улицы ты проник в мою комнату, а затем и в мой мозг. Не знаю, как твой дух прошел сквозь эти плотные, звуконепроницаемые окна. Ты кричал во мне, ты был моим орущим внутренним голосом, столь долгое время заглушаемым голосом осторожности и рассудка. Я ведь такой же, как ты, Клоу, - всплеснул он руками. – Разница только в том, что я научился себя сдерживать. Я учился этому искусству с самого детства, когда мои родители вели эти чопорные, ультраправедные разговоры за столом, когда мы все вместе ужинали. Но я не мог принять этих истин. Они всегда внушали мне недоверие. Мне было холодно и неуютно. Я ежился от их нормальности. Но я боялся сказать об этом, потому что был не вполне уверен в своей правоте. Я сомневался все свои девятнадцать лет. А ведь я – ровесник того самого закона о разделении общества, как и ты. Мне было плохо, и я был одинок. Но мне насаждали все эти стереотипы о правильной жизни. И я был послушен. Я не мог себе позволить сорваться с цепи, которой меня приковали к здешней морали. Я был слишком сдержанным. Не знаю, был ли я прав в своем поведении, или нет. Возможно, тогда – да. Но не сейчас, когда наконец-то нашелся человек, такой неудержимый, как ты. И ты сорвал мою цепь. Ты вселился в меня, и порвал ее за меня! Если ты ждешь жалоб на то, что я потерял безопасность, что я могу потерять полноценную жизнь, то не дождешься. Потому что это не было полноценностью, и это не было жизнью. Я должен чем-то рискнуть, чтобы обрести себя. Возможно, даже после смерти. Я не знаю, что с нами сделают, Клоу. Но я очень надеюсь на то, что они убьют наши тела, а не души.

Я тяжело поднялся со своего места, медленными и решительными шагами подошел к своему другу, и, твердо и сочувствующе посмотрев в его глаза, пожал ему руку.
- Они ни за что не убьют нас. И этого достаточно. – Я тут же повеселел. – Анри, нам нечего терять! В этом наше преимущество! И в этом наша победа! У них нет того, что есть у нас. У них есть злость, у нас есть ярость. У нас ум, у них – рассудок. Им попросту не хватит душевного подъема, чтобы истребить таких, как мы! Отчаянных, тоскующих, потерявших все. Потому что у них-то все есть. Они не знают, что значит этого не иметь. Они – рыхлые баре, обленившиеся без борьбы. Да, мы порвем их, как дворняжки армию болонок!  Как бы они ни держались за свои домишки, за свои права, мы все равно будет сильнее, чтобы разгромить все их проклятые жилища и устои!

Мы сидели рядом друг с другом на деревянной дощечке и молча смотрели в небо. Рядом стояла батарея бутылок из-под дешевого дрянного пива. Обратив на них недовольный взгляд, я отрезал:
- Нужно будет убрать. Чертовы проклятые псевдоненормальные! Они дискредитируют нас похлеще нормальных.  
- Угу, - безразлично, но согласно кивнул парень.
- Мы должны расширять сферы нашего влияния, - уверенным тоном начал я.
- Что ты предлагаешь? – откликнулся Анри.
- А вот что, - на моем лице появилась нехорошая улыбка. – Нам нужны свои люди на разных службах.
- Но как?! – всплеснул руками друг. – Что ты собираешься делать? Как ты этого достигнешь, ради бога?
- Все просто. Есть люди, «вылечившиеся» от ненормальности. Но я не вполне уверен в том, что они действительно полностью здоровы. Нам всего лишь нужно пробудить их прежний интерес, дать понять, что все можно изменить, и они еще могут стать самими собой!
- Что ты имеешь ввиду? Как это – «пробудить их прежний интерес»? Эти люди вылечились! У них больше нет никакого такого интереса!
- А вот это уже сложный психологический вопрос. Скажи пожалуйста, Анри, не смотря на то, что ты вел себя, как нормальный, был ли ты нормальным на самом деле?
Парень задумался.
- Что ж. Ты прав.

- Вот. О чем я тебе говорил? Всегда нужно знать мотивацию, а не смотреть на одни только дела и поступки. Эти люди всего лишь прячутся, - с всезнающим видом протянул я. – Они сумели адаптироваться и научились врать. Стали хамелеонами, понимаешь? Но каков настоящий цвет у хамелеонов? У хамелеонов ведь есть настоящий цвет, присущий их нормальному состоянию! Хамелеон – очень необычное животное, обладающее странноватыми способностями, вроде глаз, каждый из которых может смотреть в разные стороны. Один, допустим, вверх, другой – вниз. Но, при всей своей необычности, они не желают быть заметными, и потому меняют цвет на цвет места, в которое попадают, чтобы выжить. В случае опасности они могут застывать даже в самых неестественных позах. Не так ли ведут себя наши приспособившиеся ненормальные? Они, эти уникальные существа, меняют цвет под цвет обстановки, и замирают в неестественной позе – нормальности. Но нормальна ли для них эта нормальность? Не думаю. Я предлагаю вычислять и выуживать таких зверьков.

- Список вылечившихся?
- Список вылечившихся, - кивнул я. – Я вычислю тех, кто является на самом деле ненормальными. Лучше всего поднять еще и личные дела. Как только я начинаю предполагать, что кто-то из списка один из нас, я говорю тебе, ты просматриваешь дело, передаешь информацию мне, и я решаю, правильно ли сделан выбор. Кто нам нужен? Определенно не те, кто перестал бунтовать лет в семнадцать-восемнадцать. Скорее всего, эти ненормальные пережили обычный подростковый взрыв. Здесь есть два пути – или повиноваться химическим реакциям в организме, или жить согласно своим принципам. Что происходит с подростками? Это огромное количество гормонов, которые выбрасываются наиболее интенсивно ночью. Им нужно бунтовать. Это их физиологическая потребность. Но однажды, лет в семнадцать-восемнадцать, они обнаруживают, что стали спокойнее. Я помню, у меня было несколько таких знакомых. Однажды один из них мне сказал: «Сейчас весна, а я уже не чувствую того возбуждения, которое у меня было раньше. Но ничего, это тоже неплохо». После нашей той встречи он стал меняться. Он перестал размышлять. Я тут стал читать непопулярные книги. Наткнулся на «Писатель и самоубийство» Григория Чхартишвили. Так вот, он писал, что в шестнадцать лет все люди философы. А потом всё, они останавливаются в своих поисках смысла жизни и так далее. То, на чем они останавливаются, я называю обывательской философией, достаточной для бытового существования. Именно они создают субкультуры, потому что хотят противоречить большинству. Они становятся его противоположностью, не утруждая себя придумыванием чего-то третьего. Неформальность – это та же формальность со своими правилами, где один похож на другого. Она несамостоятельна. И эта формальность живет только потому, что есть иная формальность. Нам не нужны такие люди. Они ничем не отличаются от нормальных, они едва ли не хуже нормальных, потому что профанируют, обесценивают понятие ненормальности. У них это все физиологически обусловлено, они ненормальные физиологически, а мы ненормальные принципиально. И мы будем вести себя так в любом настроении, какими бы ни были химические реакции в наших организмах. Поэтому я должен ознакомиться с досье.

Анри кивнул, не обнаруживая никакого сомнения.
- Они научились врать, но мы скажем им, что больше врать не нужно, и пришло время говорить правду, - прошептал я.
Через неделю дело было подготовлено. Анри принес ко мне домой под своей бежевой ветровкой стопку бумаги с черными печатными строчками, выстраивавшимися в имена, фамилии, отчества, электронные адреса, места работы, даты рождения, время излечения и многое другое.

- Молодец, - улыбнулся я, потащив друга в свою комнату.  
Там мы разбирали кипу, подчеркивали, делали заметки и делились мыслями. Список был еще больше, чем список ненормальных нашего города. Впрочем, это и неудивительно. Мы выбирали людей, которые вылечились позже, чем в восемнадцать лет и занимающих интересующие нас должности. Кое-кто был крупным начальником. В конце концов, кое-кто действительно умеет устраиваться в этом мире, скрывая свои наклонности.

К шести часам вечера работа была сделана. Я открыл входную дверь для Анри, попрощался с ним, и друг ушел. Сидя на кровати, я ощущал приятную умиротворенную усталость и чувство выполненного долга. Сейчас я был уверен в том, что делаю все для достижения нашей цели, и Мурдер будет отомщен. Я ждал личных дел выбранных вылечившихся, и Анри принес мне отсканированные листы через два дня. Мы очень спешили, потому что наша деятельность могла быть прервана в любой момент. Кто знает, как дальше поведут себя эти государственные болванчики? Для начала они просто удаляли все ненормальные материалы, которые только находили в Интернете, не обращали на это внимания, запрещали говорить об этом в новостях. Но было слишком поздно. Правительство не могло сделать вид, будто бы ничего не происходит, потому что многие нормальные уже видели все это, делились друг с другом ссылками, обсуждали. Мне передавали, что со многими ненормальными проводились воспитательные беседы. Кое-кто с этих воспитательных бесед не возвращался. Я предполагал, что отпускали тех, кто уверял воспитателей в том, что раскаялся, и что он больше так не будет; и помещали в психиатрическое заведение тех, кто начинал буйствовать. Узнавая о том, что кто-то не вернулся, я с болью качал головой, жалея о том, что не проинструктировал своих единомышленников о политике поведения, которую нужно применять по отношению к нашим противникам. Но я быстро исправил эту ошибку, собрав всех снова, и рассказал, что нужно быть предельно вежливыми, полными раскаянья в содеянном, и выражающими готовность исправиться любой ценой. Мол, простите, затмение нашло! Да как я мог?! Как я мог?! О, я ничто-о-ожество! Ну, и так далее. Многие начали фыркать, гневаться и со слюной у рта доказывать, что это недостойное поведение, что не нужно под них прогибаться. «Но мы не прогибаемся, - раскинув руками, хитро улыбнулся я. – Вы хотите, чтобы нас закатали в психушку? Хотите, чтобы истребили как вид? Думаете, у нас будет шанс выйти полноценными личностями из сумасшедшего дома? Да они угробят вас, как раз, два! Мы так ничего не добьемся, нет. Это не просто нарушение правил, вызванное нашими прихотями, это нарушение правил, идеологически обоснованное, и поэтому мы имеем право выкручиваться. Такое поведение не недостойное, и, как могли бы вы возразить, даже не сверхнедостойное, - тонко ухмыльнулся я.

Всех мне убедить не удалось, но многие прислушались, и все меньше попадало в лапы карающей медицины. Я действительно не видел смысла в том, чтобы сгнить в исправительных учреждениях. Здесь нужна была тонкая игра, а не грубое орущее бунтарство. Моим единомышленникам было неизвестно, что нужно делать, попав в неприятное положение в тех случаях, когда тебя могут куда-нибудь посадить. Я же проанализировал прочитанные в Интернете истории, услышанные мнения людей с опытом, и понял, что, если уж тебя взяли, ты ни в коем случае не должен гневаться, размахивать руками и доказывать свою правоту. О нет, это только навредит, и ты никогда не выберешься из передряги. Ты должен быть невозмутим, вежлив, но при этом не лебезить и не заискивать. Не стоит подлизываться, ведь это действительно недостойное поведение. Нужно различать вежливость от подлизывания. Кому-то, может быть, и нравятся подлизы, но у кого-то такое поведение может вызвать отвращение. Так что тактика подлизывания не только недостойная, но и неверная в смысле успешности. Я же говорил, что мы не будем прогибаться, и поэтому дал тактику, ничего общего с прогибанием не имеющую.
Я был доволен результатом. Правительство больше не могло прятать от людей правду. Нормальные поняли, что что-то происходит, а ненормальные возрадовались и присоединились к нам. Но все это благоприятствование нашим планам не могло продолжаться долго. Конечно же, вскоре появились озлобленные крики наших нормальных оппонентов. Им хотелось действия. Они больше не могли сидеть сложа руки, им нужно было выразить протест. На площадях (так же и в других городах, так как деятельность «Ордена Тоскующих» породила сочувствующих из других регионов. Там стали образовываться филиалы нашей организации) устраивали демонстрации против «вырождения нации», «пробуждения нездоровых тенденций в обществе» и тому подобного. Я только смеялся над ними. Их ярости, непонимающей и растерянной ярости не хватило бы для подавления нашего движения. Никогда. Они были сытыми и боролись за то, что у них еще недавно было в полной мере, а у нас же этого давно не было. Некоторые из членов «Ордена Тоскующих» знали вкус свободы, и, изголодавшись по нему, готовы были разорвать в идейном смысле ряды нормальных, как кошка фикус.

В это время я уже успел поговорить с несколькими «вылечившимися». Они тоже видели, что климат города изменился, и с радостью согласились нам помочь. Настал следующий этап моего плана. На очередном собрании я дал сигнал для тотального «выздоровления». О нет, это вовсе не означало, что мы отказываемся от своих идеалов. Это была такая же обманная хитрость, как и тактика поведения на воспитательных беседах. Требовалось в комиссию о признании нормальности и заверить ее работников в том, что ты отказался от своих старых идеалов. Распекать аморальные, противообщественные действия «Ордена Тоскующих», говорить о том, что ты понял, насколько все это омерзительно, и поэтому решил больше не иметь с ненормальными ничего общего. Комиссия, конечно же, радостно потирая ручки, даст справку о выздоровлении, и вот здесь-то и начинается наша нелегкая миссия проникновения в организации, начальниками которых работают наши «нормальные» агенты. Начинать нужно было с малого. Мелкие отходящие от регламента нарушения, выполнение заданий не совсем точно в согласии с приказаниями, и пропуск результатов в жизнь. Мелкие отхождения - ну какой вред может быть от них? Со временем, постепенно сотрудники и само общество должно было к этому привыкнуть.

Самую главную сложность представлял первый пункт моего плана. Как ненормальный может убедительно заверить комиссию в том, что он выздоровел, испытав отвращение к деятельности «Ордена Тоскующих»? Для этого я четко проинструктировал единомышленников о том, как именно ведут себя и выглядят нормальные. Примеры у всех были перед глазами – родственники, знакомые, прохожие. Отпустив наших на подготовку, через неделю я устроил репетицию. Они садились передо мной на стульчик, строили из себя нормальных, и я проводил беседу, как на комиссии, обращая при этом внимание на тон голоса, мимику, жесты, позу, в которой сидели собеседники, и, конечно же, на суть их речей. Указывал на ошибки, говорил, что нужно исправить. В скором времени мы были готовы.

Общественность ликовала. Однажды, приняв вид нормального и выйдя днем на улицу, я услышал разговор двух женщин на трамвайной остановке.
- Глупые дефективные, - лукаво посмеивалась одна. – Решили, что заставят всех своих отбросов присоединиться! Нетушки! Есть у них, все-таки, еще разум – к нам пошли! Вон, работает у нас один излечившийся. Тихенький такой, смирненький. Ну так старается, так старается совсем стать, как мы – очень я им довольна! Умница! Ну просто умница!

- Да-да-а, - закивала солидарная тетушка-собеседница.
- Делает небольшие ошибки, но мы их поправляем, – продолжила с сочувствием женщина. - Правда, в прошлый номер, все-таки, вышел материал, который он сделал чуть раньше… То есть, неправильный. Но тут уж он не виноват. Там всего ничего ошибок-то было. Несчастный мальчик так был расстроен своей рассеянностью, что просто заплакал… Бедный, бедный парень!

- Да-да-а, - так же серьезно закивала вторая.
Не выдержав, я хохотнул в кулак. Они ничего не заметили. Так и надо. Эти люди ничего не должны знать о том, что происходит на самом деле.

Мир менялся на глазах, потихоньку приобретая черты ненормальности. Уже и одежда немного изменилась у людей, которые ходили днем. Небольшие аксессуары, не возмутительные, но все же необычные. Я видел, что кое-кого даже нормальные прохожие хвалили на улице за интересную находку, вроде двойных колец с цепочкой-змеей.

Стиль городской молодежной газеты стал более легким, и заметки были не только однозначно позитивными, но и затрагивали понятия неоднозначные. Главное было теперь не сделать чего-нибудь слишком крупного, к чему люди еще не успели привыкнуть. И я молился о том, чтобы никакой озлобленный ненормальный не наломал дров. Я стремился убрать озлобленность и разъяренность из своих единомышленников на собраниях. Я говорил им о необходимости постепенности в нашей деятельности, о вежливости, о невозмутимости. Голову терять точно было нельзя, иначе все пошло бы насмарку. Внутри гореть можно, ярость должна придавать нам стимул, но только нельзя показывать ее нормальным. Мы должны были быть очень хитрыми психами. Однако не только потому, что хотели достичь своих целей. Я старался привить ненормальным уважение к нашим оппонентам, уверяя, что без них наш мир бы попросту не смог существовать. Однако нормальные, все-таки, должны идти  нам на уступки.

Однажды днем я пригласил Анри и еще нескольких ребят из «Ордена Тоскующих», которые мне больше всех нравились, вызывали большое доверие и казались особенно толковыми. Я принес с собой три бутылки красного вина и мандарины с чесноком. Ребята были уже там. Я шел к ним, размахивая черными пакетами. Девушки и парни махали мне руками.

- Привет. Держите, - передал я одному, особо рослому парню, которого звали Бойд, пакет с вином. Он заглянул в него и довольно произнес, предчувствуя веселье: «О-о-о да-а-а…»
Улыбаясь, я сел на корточки перед деревянной доской и выложил на нее девять мандаринов и девять головок чеснока.
- Зачем это? – хихикнула Аманда, приятного вида девушка с двумя косичками из своих каштановых волос.
- А это метафорические антонимы, смысл которых я хотел бы вам сегодня объяснить. У нас ведь осмысленная встреча, не так ли? – подмигнул им я. – Возьмите каждый в руки по мандарину и чесноку.

Они сделали то, что я сказал, и встали  вокруг доски, на которой стояли три бутылки красного вина.
- Итак, - весело начал я. – Метафорические антонимы, о которых я хотел бы вам поведать, это такая штука, которой очень полезно пользоваться для философских размышлений. Так как, по моим воззрениям, все духовное имеет свои наглядные примеры в физическом мире, именно с помощью физического и легче всего познавать духовное. Антонимы – это слова с противоположными значениями. Метафора – художественный прием, находящий между некоторыми предметами или явлениями второстепенные сходства. К чему я это все веду? К метафорическим антонимам, как, например, мандарин и чеснок. Посмотрите, по форме они похожи – это такие соединенные в шар дольки. Но по сути они совершенно разные. Сейчас мы с вами строим из себя мандарины, чтобы вершить свое чесночное дело. Другие мандарины думают, что мы – такие же, как и они, но на самом деле это не так. Не дайте себя раскусить, потому что, почувствовав ваш вкус, они поймут, что мы не мандарины.

- Ага. А потом мы все-таки дадим себя раскусить, и эти кровопийцы-вампирюги подохнут от чесночного сока! – воодушевленно продолжил щуплый парень в очках.
- Мне нравится ход твоих мыслей, Петер, - улыбнулся ему я. – Они достаточно попили нашей крови. Но грядет час расплаты.
По крыше разнеслись звуки аплодисментов.
- А теперь давайте отдыхать, - развел я руками. 

Аманда, Анри и Мезмер, плотная девушка с серьезным лицом, открыли бутылки штопорами. Мы передавали их по кругу, рассказывали разные истории, смеялись и делились планами. Мандарины, в отличие от чеснока, съели. Петер отметил, что это тоже метафора – так мы возьмем верх над нормальными.

- А теперь я хочу попросить вас вот о чем, - начал я, и те, кто приложился к бутылкам, отстранили горлышки от губ. – Это очень серьезно, и такое дело я могу поручить только вам восьми. Я чувствую в вас сильную энергию, в каждом из тех, кто стоит здесь, на этой крыше, - я обвел их уверенным и невозмутимым взглядом. – Вы знаете, что в наш Орден приходят люди в большинстве своем отчаянные и подавленные своими трудноисполнимыми желаниями. Так вот, если к вам придет кто-нибудь подобный, вы должны будете ему помочь. Для начала снять с него подавленность. Я думаю, вы все знаете о том, как это делается, ведь, как было указано в ваших анкетах, вы интересовались одно время магией, и кое-кто интересуется ею до сих пор. Далее приступите к обучению его знаниям, необходимым для достижения его целей. Именно в такой последовательности, иначе несчастный будет метаться от веревки к обучению, а это очень тяжело, и сильно выматывает. Он недоволен своим полом? Достигните того уровня, на котором возможно изменять физический план. Научите превращаться в человека другого пола в осознанных сновидениях. Если он не решит, что ему нравится быть девушкой, которая хочет быть парнем, или парнем, который хочет быть девушкой, идите дальше, ведя его до достижения цели. Не давите, не изменяйте сущность – следуйте индивидуальности человека и делайте все, чтобы ее не потерять. Хочет человек путешествовать по параллельным мирам? Выберитесь туда сначала сами, освойте, а после этого ведите и его, если эта способность для пришедшего жизненно важна. И так далее. Думаю, дальше вы сами знаете, что делать.
- А как же ты, Клоу? – растерянно посмотрел на меня Анри. – Ты же сам обладаешь магическими способностями, почему бы тебе не возглавить нас?
- Я не лидер. И я никого не возглавляю. Вы все – люди со свободной волей. Вы можете отказаться от моих советов. Вы можете пойти другим путем. Я никуда не направляю – я просто предлагаю вам направление, с которым вы можете согласиться, от которого вы можете отказаться. И вы тоже можете предлагать направление.

«Но к чему тогда было это слово «должны» в твоей речи, а, Клоу?» - заметил мой внутренний голос.
Я покраснел.
- Когда я говорил, что вы «должны» это сделать, я на самом деле просил вас о помощи, говорил, что… О, господи боже! В кого я превратился? Я же навязываю вам свое мнение! Нет, все, я точно испортился.
Я сел на край крыши и подпер голову рукой.
- Все в порядке, Клоу. Все в порядке, - сказал подошедший ко мне Анри. Остальные тоже подошли ко мне.

- Ладно. Повторяю: это все ваше дело. Просто, пока у наших единомышленников есть цель – изменить мир. А что будет, если мы достигнем своего? Ненормальные ведь часто мечутся, сомневаются в своем мировоззрении, теряют смысл жизни, снова находят его, снова меняются… Я прошу вас о том, чтобы вы поддержали наших ребят. И тогда, я думаю, все действительно будет хорошо.
- Да, - кивнули все восьмеро.
- Ты прав, - сказал молчаливый обычно Бойд.
Мы провели на крыше еще полчаса, после чего решили расходиться по домам. Спустившись на землю, мы пожали друг другу руки и пошли в разные стороны. Кое-кто парами, кое-кто по трое, кое-кто один. Анри решил немного проводить меня.

Мы шли по темной улице среди воя несущихся машин, шороха листвы на ветру и сводящего с ума, ведущего в сторону от рациональных мыслей сдобного воздуха. Я вдохнул его поглубже и закрыл глаза, улыбаясь, как счастливый идиот.
- Я хотел спросить тебя, Клоу, - сказал Анри.
- Да?
- Почему тебе так не нравится идея лидерства?
Я промолчал, покосившись на него с самым комическим выражением лица.
- Посмотри на эти звезды. – продолжил друг. - Ты видишь, они все одинаковой величины. Но крупнее их всего одна Луна. Пусть она и того же цвета, но все-таки она крупнее.

- В своих галактиках эти звезды могут быть даже намного больше, чем Луна, - быстро проговорил я.
- Да, эти звезды могут быть крупнее Луны в других областях Вселенной. В других областях, понимаешь? Но в этой галактике они ее не превосходят по размеру. Я имею ввиду, что те звезды могут быть звездами в стихосложении, прозе, театральном искусстве, а Луна особенно крупна в другой области, в лидерстве, например.

- Не забывай, что Луна – всего лишь спутник, а не звезда. И она светит отраженным светом. Светом от звезды. Хм… - я задумался. – Когда-нибудь она перестанет светить совсем, когда и звезда светить перестанет. Но не о том речь! Луна подчиняется звезде, светя ее светом. Она не диктует условия Солнцу, она подчиняется его воле. Если Луна откажется от света Солнца, то перестанет быть видна на этом небосклоне. Если лидер видит задачи тех, кого он ведет, если он отражает их идеи, светит именно ими, то в нем есть необходимость. В противном же случае – нет. Если он ведет людей не в ту сторону, куда те стремятся, то такой лидер уже не нужен. Поэтому я старался давать право выбора, поэтому я не приказывал им, давая сделать выбор. Мы ведь все индивидуалисты, нам не нужны приказы. Они нас оскорбляют, если идут против нашей воли. Я думаю, я отражал их идеи, и напоминал им о целях, а они смотрели на меня, как одна огромная звезда, и видели во мне отражение своего света. Но теперь, когда мы зашли так далеко, они и сами разберутся.

- О чем ты говоришь? – нахмурился Анри.
- Не знаю, - я пожал плечами. – Так, ерунду говорю. Слушай, если что, - со смехом потер я затылок, - Будешь моим великим преемником?
Анри промолчал.
- Да, ты точно ерунду какую-то несешь, - мрачно произнес он. 

Пройдя еще минуту, мы простились и пошли в разные стороны. Мной завладела грустная радость. Здесь было хорошо, но мне уже не хотелось быть в этом мире. Я хотел туда, к Мурдеру. Я хотел проведать его, услышать его смех, послушать размышления и сказать с задумчивым, серьезным видом: «Да, я думаю, ты прав». Сказать, что его новое стихотворение написано очень качественно и глубокомысленно. Что в нем есть отличные образы, великолепная по своей силе атмосфера. Мне нужно было идти к Мурдеру, ведь он, я знал, ждал меня. Ждал, когда я закончу свои дела и приду к нему.

- Мурдер, подожди немного, осталось совсем чуть-чуть, - сказал я, глядя в небо.
Это была темная подворотня. Из тьмы проступили несколько силуэтов.
Приподняв брови и зевнув, я остановился.
- Время пересчитать свои кости и смыться в могилу. В свой уютный гробик, - сказал один из парней, коварно улыбаясь и разминая костяшки.
Я проследил взглядом компанию. Это были пять человек в безвкусной одежде, определенно приобретенной на рынке или в одном из магазинов «Семейной» сети. Стиль был спортивным.
- Я-то думал, и как это меня покарают? А они подослали своих отморозков, - мои губы растянулись в ухмылке.
- Ну ты, нас никто не подсылал! – разъярился один тип.
- Тише, Санёк, тише, - недовольно и властно прервал его первый.
«Так, интересно. И что это этот парень делает среди них? По виду, интеллект есть. Так какого черта?»

- Нам надоело, что твои ребята портят нам жизнь, - продолжил он.
«Даже одежда-то какая интересная. Элегантная. Да, спортивный стиль, но это не те дешевые, протершиеся штаны. Кроссовки совсем не разбитые и даже изящные. Такая аккуратная курточка черного цвета, красная майка… Все так гармонично и радует глаз». - продолжал я.
- Ты слышал, что из-за вас, идиотов, правительство хочет провести закон о запрете гулять по ночам?

«И за политикой следит!» – я был приятно удивлен.
- А мы не любим, когда нашу свободу ограничивают, - парень склонил голову на бок.
- Ты ведешь себя и говоришь, как ненормальный, - вынес я вердикт, весело посмотрев на него.
- Что-о-о?! – вскричал парень.
- Да я тебя щас! – сделал зверскую физиономию крупный тип и угрожающе пошел на меня.

- Решил обзавестись личной охраной, да? Провел этих безмозглых псевдо, и стал над ними королем. Сколько их у тебя в армии? Ты достаточно умен для того, чтобы подделаться и обаять, да? Но зачем?!
Удар пришелся мне в живот, и я, упав на подкосившихся ногах, стал задыхаться.
- Не давайте ему говорить, - отдал приказание лидер. – Где же твоя команда, предводитель? Где твоя свита? – наклонился ко мне предатель.
- Это у тебя свита! А мы ценим свободу! Для каждого из нас! – прорычал я, глядя прямо ему в глаза.
Парень посерьезнел.
- Уйдите пока, - кивнул он остальным.
- Да как так?! – завозмущались они.
- Уйдите.

Когда ничего не понимающие хулиганы отвернулись и отошли, странный ненормальный заговорил со мной издевательски-сладкими интонациями:
- Такой борец за права, да? А ты знаешь, что я тоже собирался совершить эту революцию? Ты знаешь, сколько я втирался в доверие к этим гопникам, чтобы стать их главарем и подчинить своей воле? М? Но нет! Пришел ты! И встал на мое место! Я тоже хотел быть лидером! Но все лавры теперь тебе, да? Тебе?! – возопил он, схватив меня за ворот рубашки. – Ты знаешь, сколько я старался?!

- Какой же вы зловещий кретин, уважаемый, - проговорил я. – В этом ли цель? Прославиться с помощью бунта. Знаешь, почему у тебя ничего не вышло? Потому что ты хотел стать лидером и подчинить себе всех, ты хотел возвыситься над ними через достижение справедливости в этом мире, хотел стать идолом, которому все поклоняются. Мне были чужды твои стремления, и я хотел только справедливости.
Лицо парня исказилось злобой. Он стиснул зубы, его тонкая верхняя губа приподнималась, будто бы он хотел зарычать на меня. Но передумал. Резко развернувшись, злодей театрально-громко произнес:

- Убить его!
«Неплохой получился бы актер», - отметил я.
Бездумные орудия кары надвинулись на меня горой. И я не чувствовал боли, пока они избивали меня. Я как будто бы потерял связь с материальным миром, и вскоре, когда мои глаза закрылись, узрел нечто совершенно чуждое ему.
- Мурдер! Я так рад, что мы мертвы! – радостно воскликнул я и подпрыгнул высоко в небо.

Эпилог

Кто из вас не слышал о Не Святом Клоу? Думаю, едва ли не никто! Конечно, когда процветают идеи ненормализации общества, всем нужна моя поддержка! Нормальные резко стали менять свои обычаи и взгляды. Перед сном люди читают молитвы: «О, Не Святой Клоу, сподвигни меня на ненормальные свершения! Помоги мне и сделай самым-самым ненормальным в этом мире! Кирдык». И, конечно же, я всем помогаю. Кто-то более старателен, кто-то менее. Но сильнее всего я благоволю самым способным. Нет, ну конечно, есть ведь в ком-то из них моя божья искра! Конечно же, она есть!

© Eric Midnight 2009