Преступление

Некогда книги были величайшей редкостью. Ими могли обладать только поистине богатые люди. Над этими книгами трудились переплетчики и переписчики, каждый из которых специализировался на определенной детали всего сложного и многомерного процесса. Одни сгибали листы пергамента, другие сшивали их в тетради. Третьи изготавливали книжные блоки, склеивая тетради между собой и присоединяя блок к переплетной крышке с помощью форзаца. Однако это было далеко не все в переплетно-брушеровочном деле. Как я уже сказал, книгу мог позволить себе только по-настоящему богатый человек. Так что на украшение наружности книги шли драгоценные камни, наилучшим образом обработанная кожа. Книга одевалась в железные уголки, ее закрывали на надежный замок. Какой концентрацией, какой силой воли и какой терпеливостью должны были обладать переписчики, чтобы без ошибки переносить идеальное содержание в наиидеальнейшей форме, вырисовывая каждую буквицу, каждую буковку.

Многие в наше время страдают неразборчивостью почерка. Кажется, абсолютно невозможно писать понятно не только для себя, но и для других. Я же считаю, что человек, который пишет осмысленно каждую букву, не может писать неразборчиво. Какой силой должны обладать эти книги, в которые вложили осмысленный труд, а также концентрацию и чувство прекрасного многие люди, мастера своего дела. Неудивительно, что книги эти клеймили, как любимых рабов, замысловатыми экслибрисами, и приковывали их цепями к стенам. За такие книги убивали. Да я и сам мог бы убить за такую книгу, но как легко потерять ценность чего-то настоящего, когда в мире есть множество дешевых подделок. Доступность. Когда величайшее таинство преподается так легко, как будто это последняя шлюха. Давай, бери, вот она - возьми, она в шероховатой серо-желтоватой бумаге с неровными краями, как будто бы усыпанной опилками. Сорви, порви, разорви, как тебе нравится, одним резким движением - она в мягкой обложке. Она очень легко рвется. Кощунство - отдавать первому любопытствующему ту высоту, которой достиг не праздный ум. Я бы сжигал книги не за одно только содержание, но за одну только форму, потому что не должно производить то, что возвышено, в грязные тусклые лохмотья. Как грязную взлохмаченную ведьму, что посчитала себя достойным и подходящим облачением для величайшей из тайн, но не вместила сути, передав лишь форму книги и напечатанную в ней букву.

Форма не может быть столь возвышенна, как дух, но она должна соответствовать духу, который собирается вместить. О, как это ужасно, когда ты добываешь наконец прекраснейшее произведение, которое так желал, долгое время разыскивая, долгое время ища этот дух в надлежащей ему форме. И вдруг слышишь: "Дай посмотреть". И какое-то лицо берет, абсолютно бесстрастно, с каким-то зловещим интересом в глазах, берет в руки твою книгу, с таким умным выражением, и так спокойно вдруг - хрясь! И ломает ей спину. Руками. Как будто ничего не случилось. Перелистывает после этого разлома. Смесь ужаса и сжигающей за секунду ярости  в тот же момент пробегает по всему телу. Та же самая боль переходит в твой хребет, и он ломается. Хрусть, черт подери. И ты не в состоянии даже сдвинуться с места. Потому что ужас парализовывает, когда на твоих глазах так спокойно, не понимая, что творят! Ломают книге хребет. Все кончено, и Ее форма никогда уже не будет прежней.

Ты уже не сможешь первым раскрыть ее. Ее уже раскрыли. За тебя. Какой-то дурак, который не понимает этого удовольствия. Я нес ее домой, боясь дышать на нее, я открывал ее в первый раз украдкой, наклонив, так, чтобы только немного, будто в замочную скважину, подсмотреть на свету, как она выглядит, но нет! Он взял, и открыл за меня мою книгу! Сам обмякнешь от бессилия, когда осознаешь в этот момент, в секунду после ужасного деяния этого человека. Но он уже не может, он не будет ее больше ломать, нет. Я могу дочитать до разлома, который он сделал за меня, я могу не помнить о том, что там уже есть часть, где ее уже открыли. С хрустом! Ах, мало того, прочитали пару строк... Сидишь убито, и смотришь на этот ужас. Ничего, он быстро потеряет к ней интерес. Он пролистает, и отдаст мне тут же. Через пару минут. Когда уже сделал это, и испортил мне все прочтение. Кем бы он ни был, сейчас он мне никто, он Убийца моей Книги. Я не могу убрать со своего лица неприязнь и омерзение. Даже если он сейчас посмотрит на меня. Эта гримаса сойдет еще не скоро. Еще около вечности для меня.

Берет и протягивает: "Да, интересно", - с умным таким видом. Будто бы мне нужно его одобрение. Будто я ищу в книгах только смысл. Мне как будто интересно, что он там успел оценить за каких-то пару минут. Мне как будто интересны его интеллектуальные вкусы. Идиот. Думает, я сейчас считаю его очень умным. Тем, кто понимает и разделяет мои предпочтения, будто мы друзья, у нас душевная и интеллектуальная связь. Да он поломал ее на мгновенье, в тот момент, когда поломал хребет у моей книги. Я прихожу в себя и тихо киваю.

Он видит, я вял, и уходит через час, так как беседа не клеится, и я отвечаю неохотно. Закрыв за ним дверь, я траурным шагом приближаюсь к месту Преступления, и, осторожно взяв книгу одной рукой, провожу по ее обложке. Корешок еще горит от разлома и теплится, как свежевыступившая кровь. Что уж тут, черт побери, сделаешь? За новой я не пойду, это бессмысленно. Мне нужна именно эта книга. Я ее желал, я ее выбрал. Из нескольких, пусть двух, пусть трех, но все они, остальные, пустые. Они просто одинаковые пустые книги, одинаковые, так как их две или три, а эта только одна.

Я знаю, книге было бы больно, если бы ее в первые открыл я, а не он. Но куда лучше было бы, будь это я, потому что я люблю эту книгу, и она это чувствует. Да, без сомнения, я буду проглаживать каждую страницу, несколько раз проводя по сгибу вверх и вниз пальцами, но я нежно и с вниманием буду растирать ее бархатистую бледную "кожу", надавливая аккуратно. Я оставлю на ней свой след, вложив силы собственных мыслей острым грифелем своего карандаша, и волью в ее содержание нечто новое, осмысленное разумом, который работал над ее прочтением. Я больше никому не позволю прикоснуться к ней и испробовать ее, так как иначе он осквернит и вплетения моих собственных мыслей, открыв их.

Кем бы он ни был, тот человек, что это сделал. Другом, знакомым, приятелем. Убил он меня. Мою же книгу он изнасиловал.

© Eric Midnight, Teurgia.Org 2010 г.