Ян Н. Бреммер

Университет Гронингена

(Из сборника исследовательских статей Международного симпозиума «Mantic Perspectives: Oracles, Prophecy, Performance», Польша, 2013 (2015))

Древняя некромантия:
факт или вымысел?

Некромантия была способом предсказания (дивинации), который уже долгое время вызывал лишь умеренный интерес.¹ Однако в последние несколько десятилетий появилось больше исследований по некромантии, чем за весь прошлый век. Недавно вспыхнувший интерес к предмету совпал с возросшей популярностью исследований в области древней магии, а потому стало неудивительно найти целую книгу, посвященную некромантии, а именно речь идет о «Греческой и римской некромантии» Даниэля Огдена («Greek and Roman Necromancy», Daniel Ogden).² Однако теперь даже этому автору пришлось признать, что работа длиной в целую книгу была некоторым перебором, как он заметил в начале своего анализа: «В любой из наших сфер существует немного таких свидетельств (а возможно, и ни одного), которые, пройдя строгую проверку, могли бы напрямую использоваться для документирования какого-либо частного факта применения некромантии в древности. Иначе говоря, создается впечатление, что это не столько история самой древней некромантии, сколько история древних идей, верований и предрассудков о ней» (xxii-xiii). Выражаясь в футбольных терминах, можно сказать, что Огден положил мяч прямо перед воротами, и, рано или поздно, кто-нибудь должен был подтолкнуть его внутрь.

И в самом деле, в своем критически настроенном, но ясном обзоре, Фриц Граф утверждает, что «главная проблема — это сама концепция некромантии, с ее глубоким иудео-христианским подтекстом: она не очень-то полезна для понимания древних свидетельств, отображающих связь между умершими людьми и силой оракула. Язык показывает, что греки имели представление о методах, местах и личностях, которые нужны для взаимодействия с неупокоенными мертвецами или даже получения от них предсказаний. Значение термина νεκυομαντεια говорит само за себя, но это редкий, литературный, полемический термин, подобно слову “nekyomanteia” у Цицерона, который чернит Аппия Клавдия, выставляя его мастером почти что преступной греческой  техники мошенничества. Более ранними, но тоже редкими, являлись слова ψυχαγώγιον, νεκυομαντεῖον и ψυχοπομπεῖον, служащие для обозначения мест, в которых можно умиротворять неупокоенные души (но не спрашивать их о будущем), а ψυχαγωγοἰ означало специалистов, взаимодействующих с этими душами.  Таким образом, грекам были известны люди, заявляющие об умении успокаивать призраков, и подходящие для этого места. В народном воображении существовали также и ритуалы (см. сочинение Эсхила “Персы” и критику Цицерона в адрес Аппия Клавдия); но они были полностью вымышленными — и отличными от ритуалов Одиссея в начале “Некийи” (“Nekyia”), которые лишь позднее были названы некромантией. Современные ассоциации с темой некромантии представлены лишь в книжной полемике, но они в лучшем случае неуместны, а в остальных — больше вредят нашему пониманию Гомера, Эсхила или Периандра Геродота».³

Я процитировал Графа целиком, потому как он четко выражает свои идеи, которые я могу резюмировать следующим образом:

1) термин «некромантия» обманчив, ибо содержит иудео-христианские смысловые тона;

2) ранние упоминания некромантии относятся не к предсказаниям при помощи мертвых, а к упокоению мертвых;

3) современные ассоциации с предметом представлены лишь в книжной полемике и

4) сообщают о некромантических ритуалах, которые полностью вымышлены. Так что неудивительно, что в недавнем обсуждении некромантии, проведенном Сарой Айлс Джонстон, говорится: «Необходимо  подчеркнуть, что, греки и римляне, хотя и любили думать (ее курсив) о некромантии, но практиковали ее редко или же вовсе этого не делали».⁴

Нет особых причин сомневаться, что Граф справедливо критикует Огдена за преувеличение важности древней некромантии. Однако в таком случае можно задаться вопросом, не переоценивает ли и сам Граф свою аргументацию в некоторых моментах. А потому я заново рассмотрю имеющиеся свидетельства, фокусируясь на тех его четырех главных утверждениях, что приведены выше. Начнем с вопроса терминологии. Во-первых, важно понимать, что «некромантия» — это современный, в некотором роде обобщающий термин для группы (иногда объединяемых) древних практик. Фактически, наш этический термин «некромантия» включает в себя по крайней мере четыре эмических греческих и римских термина, а именно: греческие psychagôgia, nekromanteia, nekyomanteia  и латинские necyomanteia и sciomantia. Кроме того, каждое из этих наименований имеет свою историю. О самом раннем из них, psychagôgia, а также об исполнителях этой практики, psychagôgoi, мы находим свидетельства уже у Эсхила. Neсyomanteia — название мима Лаберия (около 105-43 до н. э.), которое «похоже на латинизированную форму греческого существительного женского рода nekyomanteia (“предсказание мертвых”)».⁵ Но все остальные термины датируются началом христианской эры. Уже один этот факт должен предупреждать, что мы имеем дело с изменяющимися идеями и/или практиками, когда касаемся того, что сегодня зовем «некромантией».

Огден посвящает психагогам целых несколько страниц, но не осуществляет какого-либо хронологического разделения. Все свидетельства, начиная с раннего классического периода до поздней античности, приводятся вместе. Так не пойдет — ведь более поздние идеи явно повлияли на образ представления более ранних верований и практик. На самом деле, мы располагаем очень малым числом свидетельств об их ранних деятельностях. Очевидно, что психагогов считали способными вызывать души умерших из подземного царства. Но что конкретно означает этот термин? Сначала я думал, что слово psychagôgoi,⁶ подобно paidagôgoi (воспитатели), вызывает в уме образ одомашнивания лошади посредством ведения ее за вожжи, agôgeus.⁷ Но, в действительности, нет оснований считать, будто древние рассматривала души умерших как собрание буйных индивидов, что делает это объяснение менее удовлетворительным. Но греческое agein может также обозначать «перевозить по морю/через воды»⁸, и потому можно предположить, что изначально слово означало «перевозчики души», как говорит Харон в отрывке из сатирической (?) драмы Софокла «Цербер»: «только те, кто умер, psychagôgountai» (F 327a Radt). Нан Данбар, в ее авторитетном комментарии на «Птиц», переводит название пьесы Эсхила «Psychagôgoi» как «Пробуждающие (поднимающие, вызывающие) призраков (духов, души)» («Ghost-Raisers»),⁹ но такой перевод неверно включает в себя современные представления о сверхъестественных феноменах.¹⁰

Тем не менее, наши данные не позволяют нам согласиться с Графом в том, что главной задачей психагога было возвращение мира неупокоенным душам. В «Персах» Эсхила царь Дарий, который вовсе не производит впечатления неупокоенной души, вызывается из могилы при помощи «психагогических скорбных воззваний (воплей, плачей)» (687). Аналогично, когда Адмет видит Алкесту, то вопрошает, не призрака ли подземного царства он лицезреет, но Геракл уверяет хозяина дома, что он «приглашенный в гости друг, а не психагог» (Eur. Alc. 1128),¹¹ и что Алкеста — не беспокойный дух. Современное его эпохе существование религиозных мастеров, способных поднимать души умерших из преисподней, также подразумевается Эмпедоклом в его обещании своему ученику Павсанию, что тот сумеет «вывести из Аида menos умершего человека» (B 111 DK), которое едва ли удивляет как вершина его магических трюков.

Упоминание воплей в «Персах» Эсхила, вероятно, подразумевает,  что слова и звуки были для этих мастеров важнее, чем особые ритуалы, хотя мы и располагаем несколькими ритуальными описаниями из «Персов» и фрагмента сатирической драмы Эсхила «Психагоги» (F **273a Radt), место действия которой разворачивается возле озера, возможно — озера Авернус (Аверно) рядом с итальянским городом Кумы.  Служителей местного оракула мертвых как раз называли psychagôgoi;¹² по сути, связь между psychagôgia и водой также явствует и из слов Харона в уже процитированном фрагменте из Софокла. В самом деле, важность слов подтверждается тем фактом, что в конце V века до н. э. глагол psychagôgein использовался для метафорического именования людей, увлекающих публику своими словами и учениями, а в более позднем греческом языке он приобрел значение «развлекать». Так, в «Птицах» Аристофана (1553-55) Сократ psychagôgei — то есть «вызывает души людей» — рядом с озером; этот отрывок почти наверняка имеет связь с сатирической драмой Эсхила, как было выяснено после ее первой публикации в 1978 году.¹³ Термин неоднократно встречается у Платона (Phaedr. 261a, 271c) и Исократа (Nic. 49; Evagr. 10) для обозначения словесного очарования аудитории, но также и увлечения людей музыкой, представлениями и скульптурами.¹⁴ Как метафора он, возможно, старше своего первого зарегистрированного появления в 414 году до н. э., в «Птицах», а далее и в «Облаках» (94) в 425 до н. э.,  где жители сократовского phrontistêrion зовутся psychaisophai, «мудрые души».¹⁵ Вполне вероятно, что его метафорическое использование было изобретено Горгием.¹⁶  Очевидно, метафора стала такой влиятельной, что ученый византийский епископ Евстафий счел необходимым указывать на некромантию при помощи выражения nekyomantikê psychagôgia.¹⁷

Сделав обзор психагогов, мы вернемся к nekromantia, слову-предшественнику нашего термина «некромантия». В первую очередь нужно отметить, что датировка случаев его появления удивительно поздняя. Во второй половине II века н. э. египетский астролог Птолемей (Tetr. 4.4.10) упоминает νεκρομάντεις και δαιμόνων κινητικούς (nekromanteis kai daimonōn kinētikous). Это наш первый засвидетельствованный отрывок с термином, родственным слову nekromanteia. Данное существительное не встречается вплоть до сочинения Евсевия «Против Гиерокла» (392.20), написанного около 303 г. н. э., где автор, похоже, цитирует самого Гиерокла как использовавшего это слово. Далее мы находим его у христианских писателей IV века, например у Иоанна Златоуста (Hom. in Matth. 57.403) и в «Гомилиях» «Псевдоклементин» (1.5.2, 4), где новизна термина все еще очевидна, так как последний автор говорит о «так называемой nekromanteia». В полном соответствии с этой поздней датой, латинское слово necromantia не встречается раньше начала III века — у Порфирия (Hor. Ep. 5.pr.3),¹⁸ Лактанция (Div. Inst. 2.16.1), в «Узнаваниях» «Псевдоклементин» (2.13, 15) и у Сервия (Aen. 3.67; 6.107, 149). В последних двух случаях также появляется дополнительный термин sciomantia, к которому я вскоре вернусь.

У Исихия (v 264) nekromanteia — это толкование, поясняющее nekyomanteia, кроме того, это самое позднее из зарегистрированных появлений данного термина. С другой стороны, nekyomanteia как название практики вопрошания мертвых впервые появляется в латинизированной форме necyomanteia, для описания картины Никия Младшего, что размещалась в Афинах.¹⁹ Мы не находим этого термина в наших текстах ранее Цицерона (Tusc. disp. 1.37), но видим его учащенное использование во II веке, у Иустина Мученика (Apol. 1.18), Лукиана (в его труде «Menippos ē Nekyomanteia» («Менипп, или Некромантия»)) и в «Киранидах» (1.13 Kaimakis)²⁰, а также в середине III века в «Martyrium Pionii» («Мученичество Пиония») (13.8: около 250 г. н. э.). Кроме того, во II веке мы начинаем находить Nekromanteia в качестве названия для 11-й песни «Одиссеи».²¹ Вдобавок, Евсевий (PE 2.3.4) упоминает, что у этрусков (несомненно, ссылка на город Кумы) nekyomanteia практиковалась в темноте; этот отрывок с описанием был отражен в сочинении христианского епископа времен поздней античности Феодорита (Graecarum affectionum curatio 10.3). В конце IVвека астролог Гефестион цитирует Птолемея как употреблявшего слово nekromanteis, однако по крайней мере в одной рукописи (v) вместо него стоит nekyomanteis.²²

Учитывая эти поздние свидетельства, весьма интересно, что мы также находим термин nekryomanteia в апокрифической книге Ианния и Иамврия: «Иамврий, раскрыв книги под яблоней, прибег к некромантии (nekryomanteia) и вызвал из преисподней тень своего брата». Эта книга была просмотрена всеми исследователями, работающими над темой некромантии в последнем десятилетии. Библейское упоминание Ианния и Иамврия во 2-м послании к Тимофею 3:8 вполне может быть вызвано появлением этого апокрифа. Nekryomanteia — что это, неологизм или «несуществующее слово» [англ.  «ghost (!) word» — слово, напечатанное в словаре или вошедшее в словесный обиход, которое появилось в результате ошибки в рукописи или неверного прочтения, перевода первоисточника — прим. пер.]? Редактор фрагментов книги, Альберт Питерсма, исправил его, заменив на nekromanteia, но так поступать неправильно. Ведь саму книгу он датировал I веком н. э., когда термина nekromanteia еще не существовало, хотя использование nekryomanteia явно подразумевает, что писец также знал и слово nekromanteia, что как раз согласуется с датировкой этого папируса концом IV века.²³

Какой вывод мы можем сделать из этого обзора? Мне кажется, что имеющиеся у нас свидетельства не подтверждают предположение Фрица Графа, что термин «некромантия» вводит в заблуждение или имеет иудео-христианский оттенок. Это правда, что для израильтян некромантия была запрещенным занятием, о чем свидетельствует история о ведьме из Аэндора,²⁴ а ранние христиане просто продолжали следовать этому обычаю. Но они не являлись исключением среди римского общества, с тех пор как Цицерон использовал обвинение в некромантии в качестве выпада против своих оппонентов.²⁵ Короче говоря, термин неплохо подтверждается и греческими, и латинскими свидетельствами, хотя, конечно, нельзя не заметить, что большую распространенность оба слова (nekromanteia и nekyomanteia) получили в христианскую эпоху поздней античности. Их убедительные языческие корни и прототипы позволяют нам продолжить употреблять термин «некромантия».

Но чем некроманты занимались? Просто возвращали мир неупокоенным душам, как говорит Граф, или делали что-то еще? В том, что неупокоенные души были частью занятий психагогов, сомнений практически нет. Мы располагаем хорошо известными примерами Периандра и Павсания. Первый из них, потеряв нечто, оставленное ему на попечение его другом, отправил посланника к оракулу Теспротии, что спросить о местонахождении того предмета. На призыв явился призрак его жены Мелиссы, которую он убил, несмотря на ее беременность, но объявил, что не ответит на вопрос, пока чувствует холод и наготу: очевидно, Периандр не похоронил жену надлежащим образом.²⁶ В начале V века, спартанский царь Павсаний вопрошал о свободнорожденной девушке по имени Клеоники, с которой он некогда хотел провести ночь, но вместо того убил ее. После ее частого появления в своих снах, он отправился к оракула мертвых – месту, которое в разных случаях определяется как Гераклея Понтийская или Фигалия.  Там она явилась ему и посоветовала вернуться в Спарту, где он умер насильственной смертью,²⁷ и фессалийским психагогам пришлось умиротворять его тень.²⁸  Тем не менее, эти известные происшествия не стоит рассматривать в качестве общераспространенных. Ведь примеры Дария и Алкесты  фактически указывают на то, что в классический период призывались отнюдь не только неупокоенные души. Если какой обобщающий вывод из всех этих примеров мы и можем сделать, так это тот, что клиентура оракулов психагогов состояла из представителей элиты греческого общества.

Такое социальное распределение неудивительно. Наиболее известные оракулы находились на периферии греческого мира: Теспротия, Кумы,²⁹ малоазиатская Гераклея Понтийская, в которой текла река под названием Ахерон.³⁰ Другие размещались в аркадской Фигалии³¹ и в арголидской Гермионе.³² Исходя из географического положения, кажется вполне обоснованным заключить, что древнейшие оракулы размещались на окраинах греческого мира (Кумы, Теспротия и Гераклея Понтийская), потому что именно там в представлении греков находились входы в подземный мир. Хотя их присутствие в Аркадии и Арголиде, пусть и засвидетельствованное в довольно позднее время, заставляет меня усомниться в утверждении Джонстона, будто для греков «вопрошание мертвых было только литературным топосом, а не реальной практикой».  Более того, наличествующий факт, что греки ходили к предполагаемым входам в подземный мир, едва ли позволяет нам говорить, что «греки так обычно не поступали». С другой стороны, Джонстон справедливо обращает внимание на то, что Дельфы были важным оракулом, когда дело доходило до проблем с умершими.³³ Во всяком случае, путешествие к известнейшим оракулам требовало существенных затрат времени и денег. Представитель среднего класса навряд ли мог позволить себе такое!

По мере снижения влияния оракулов должны были происходить и изменения в составе их клиентуры. Около 300 до н. э., философ Крантор упоминает об одном греке, отправившемся к psychomanteion с вопросом касательно неожиданной смерти его сына,³⁴  а Максимус из Тира (8.2b) рассказывает, что посетители Кум обычно призывают души «отцов и друзей». По всей видимости, судьба умерших заграницей также являлась обычной темой вопросов в этих оракулах (Schol. Pind. Pyth. 4.281). Несомненно, умиротворение беспокойных душ имело место, но наши свидетельства предполагают, что это не было единственной задачей ранней некромантии, хотя задаваемые вопросы и относились, похоже, больше к прошлому, чем к будущему. Однако это было типично для греческой дивинации в общем. В любом случае, вопросы этого нового периода дают основание полагать, что услугами оракулов теперь пользовалась не греческая элита, а те, кто жил неподалеку и приходил посоветоваться насчет своих личных проблем.

Итак, в какой степени описанные ритуалы являются только литературными образами полемического характера, и что мы можем сказать о тех ритуалах, к которым адресованы третий и четвертый тезисы Графа? На первый взгляд, аргументы Графа весьма убедительны, потому как мы имеем ряд оракулов мертвых, обозначения для которых начинают появляться только в V веке до н. э. Геродот (5.92) был первым, кто упомянул nekyomanteion, но этот термин больше не появлялся в греческих письменных памятниках вплоть до Страбона, жившего примерно 400 годами позже, и всегда оставался довольно редким,³⁵ хотя он, все-таки, должен был быть достаточно привычным, чтобы Варрон использовал его в своем рассуждении о гидромантии Нумы.³⁶ Ближе к концу IV века до н. э. мы встречаем слово psychomanteion у Крантора (см. прим. 35), а также у Цицерона (Div. 132) в его выступлении против Аппия Клавдия. Плутарх, в свою очередь, предлагает нам psychopompeion.³⁷ Эти термины также редки, каковы были и сами места с соответствующими оракулами мертвых.

Согласно Огдену, «основная масса наших свидетельств о базовых ритуалах призыва в эпоху античности имеет своим источником относительно консервативную традицию изображения некромантии в высокой литературе, но нет причин сомневаться, что наиболее правдоподобные детали этих литературных описаний отображают естественные условия, элементы и структуру действительно использовавшихся ритуалов».³⁸ Для доказательства и иллюстрации своей точки зрения Огден сваливает в одну кучу описания всех типов, от Гомера до поздней античности, озаглавливая это как «традиционные ритуалы призыва», как будто они все входят в некий неизменный ритуальный репертуар.³⁹ Тем не менее, не может быть сомнений в том, что Граф прав, когда говорит, что эта литература, например Книга 11 «Одиссеи», сыграла большую роль в представлении действий некромантического характера. По факту, даже сцена из «Одиссеи» не основана на настоящей некромантии (такой, которая широко практиковалась на древнем Ближнем Востоке)⁴⁰, а являет собой литературный бриколлаж, частично основанный на хеттских очистительных ритуалах, в которых призывались божества подземного мира, а не мертвые люди.⁴¹ Теперь кажется правомерным заключить, что перед вопрошанием мертвых у некромантических оракулов люди должны были выполнять определенные ритуалы. И действительно, у Крантора (fr. 5a,b Mette) упоминается жертвоприношение, предшествовавшее вопрошанию. Тем не менее, это все, что можно с уверенностью сказать о проведении ритуалов, если не обращаться к литературным изображениям.

Редкость упоминаний оракулов мертвых и сопутствующих обрядов, вероятно, может объясняться тем фактом, что даже самые известные из них имели ту же славу, что Дельфийский или Додонский оракулы. Другое объяснение может состоять в том, что в греческих верованиях и обычаях смерть была тесно связана со скверной. Последнее также может послужить одной из причин, почему даже в самые ранние периоды частная практика некромантии и некроманты пользовались дурной репутацией. Об этом хорошо говорит Меттью Дики в контексте рассуждения о вышеприведенном случае Алкесты у Эврипида.⁴² Платон вообще презирал все частные религиозные практики, и в своих «Законах» (10.909b) он даже предложил пожизненное одиночное заключение для тех, кто «дурачит многих живущих, утверждая, что заклинает души умерших (psychagôgein)». Однако до сих пор неясно, разделялось ли это мнение всем греческим миром, так как, например, в начале IV века в Додоне группа людей спрашивала у оракула: «следует ли им просить совета у психагога (psychagôgos) Дория?».⁴³ Нам очень хотелось бы узнать, каковы были мысли оракула относительно такой конкуренции, но, что обычно в случае с Додоной, ответ не сохранился до наших дней.

Далее, греческая терминология, связанная с вопрошанием или упокоением мертвых, предполагает прошение совета у nekyes либо psychai – оба слова используются у Гомера для обозначения умерших, но по-разному. Nekyes в подземном царстве всегда упоминаются во множественном числе, в то время как словом psychê может быть названа и индивидуальная душа умершего. Общим для них является указание на более или менее нематериальные манифестации мертвых. Таким образом, если вспомнить о близких терминах, они не более чем «тени» (skiai) или «фантомные образы» (eidôla), и потому неудивительно, что Сервий называет некромантию, имеющую дело с душами и тенями, «скиомантией» (skiomantia). Он замечает, что эту практику в изложении Гомера следует отличать от necromantia римского поэта Лукана в I веке н. э. Это перспективное наблюдение, которое однако не получило заслуживаемого внимания.
Действительно, просматривая имеющиеся у нас материалы, от Гомера и до поздней античности, мы можем увидеть четкую разделительную черту, проходящую приблизительно по эпохе Цицерона. До середины I века до н. э. не находится никаких упоминаний о некромантии с трупами или человеческими жертвоприношениями, но начиная с Цицерона мы вступаем в новую эру. В особенности, латинская поэзия второй половины I века до н. э. преподносит нам первые многочисленные ссылки на некромантию с трупами.⁴⁴ Они все еще ограничены миром ведьм и волшебников, но уже в I веке н. э. императоры, такие как Тиберий, выдвигают обвинения в некромантии против аристократии, а историки, такие как Плиний и Светоний, – против самого императора.⁴⁵ Отныне сцены некромантии становятся derigueur (обязательными) в флавианском эпосе,⁴⁶ хотя и гораздо более сдержанными в своих описаниях по сравнению с ужасами Сенеки в его «Эдипе» или еще большими ужасами Лукана, который в своей «Фарсалии» (6.419-830) обошел всех по степени инфернальности сцен.

Лукан черпал свое вдохновение из исторического анекдота, следующим образом изложенного Плинием (NH 7.178). Когда Секст Помпей сражался с войсками Цезаря, его отряды захватили одного из сторонников Цезаря, Габиена. После того как Секст отдал приказ убить его, пленника отвели к побережью, где перерезали ему глотку. Однако он умер не сразу и в конце дня поведал посланникам Секста, что из преисподней его отослали назад, abinfernis, дабы передать, что дело Помпея – правое.⁴⁷ Лукан переработал эту сцену, введя образ ведьмы Эрихто, воплощающей в себе все, что презирало и чего боялось современное ему общество. Среди трупов, усеявших поля сражений, она отыскала тот, чьи легкие были цели и оставляли телу способность говорить. Найдя подходящий труп, она утащила его в свою пещеру, вскрыла и наполнила горячей кровью. После свершения необходимых заклинаний, солдат ожил и изрек требуемые предсказания. По завершении, вновь упокоенный чарами и зельями, труп был отправлен на погребальный костер, который любезно приготовила для него ведьма, согласно желанию покойника.⁴⁸

В отличие от других писателей, Лукан определенно имел некоторые познания относительно реальной магической практики, а не оперировал одними лишь литературными моделями. К примеру, когда Эрихто начала свое длинное воззвание к силам подземного царства, голос ее

«... нестрой­ные зву­ки
Начал спер­ва изда­вать, несхо­жие с речью люд­скою.
Воет по-вол­чьи она и лает она по-соба­чьи.
Так же, как филин ноч­ной, как сова бес­по­кой­ная стонет» (6.686-9).

Подобное использование животных мы находим в египетском магическом папирусе, где маг воспроизводит птичьи звуки (PGM XIII.139ff). После первого неудачного воззвания, Эрихто посылает угрозы Фуриям (750), сходные угрозы мы находим и в магическом папирусе (PGM II.50-5, IV.1035-46). Наконец, Эрихто, предположительно, использует тела детей, маленьких мальчиков или преступников, приговоренных к виселице. Это те самые категории, aôroi и biothanotoi, которые периодически появляются в описаниях магических актов, ибо греки и римляне верили, что таким людям не уготовано надлежащего места в загробном мире, а потому их души легко можно призвать.⁴⁹ Таким образом, очевидно, что Лукан был знаком с реальными магическими текстами.

Тем не менее, этой литературе потребовалось определенное время, чтобы оказать свое влияние на греческий мир. В римский период своей магией особенно славился Египет, реальность которой подтверждалась сотнями заклинаний, находимых в папирусах.⁵⁰ Некромантия занимала важное место среди этих магических практик. Самый древний пример нам дает Апион (начало I века н. э.), хвалящийся, что призвал тени умерших, дабы задать вопрос о родителях и месте рождения Гомера.⁵¹ Ближе к концу этого столетия, Фессал отправляется в Тибет, где жрец спрашивает его, с кем он желает поговорить: с душой умершего или с богом.⁵² Примерно в то же время, ученики персидского мудреца Останеса призывают этого мудреца в храме Мемфиса,⁵³ а в уже упомянутой книге Ианния и Иамврия мы находим Иамврия, вызывающего «из преисподней eidôlon своего брата» для ответа на вопросы.⁵⁴ Еще один любопытный пример был представлен в начале прошлого века, в публикации папируса, датированного III веком и помещенного в заключении XVIII книги Юлия Африкана «Kestoi»: описание некромантической сцены из «Одиссеи» (11.34-43, 4850), дополненное неким магическим гимном. Согласно автору, Гомер или Писистратиды попросту упустили этот гимн! Учитывая, что в нем упоминаются не только Яхве и Абраксас, но и древнеегипетские боги Анубис, Птах, Фре (вместо Ра) и Нефто (Нефтида), автор, по всей видимости, счел необходимым «обновить» текст Гомера, добавив современных магических материалов, дабы сделать фрагмент более интересным для своих читателей.⁵⁵

В «Гомилиях» и «Узнаваниях» «Псевдоклементин», датируемых серединой IV века, но в данном аспекте восходящих к своему источнику, так называемому «Grundschrift» начала III века,⁵⁶ Климент выражает глубокую обеспокоенность проблемой бессмертия души. Он решает отправиться в Египет, чтобы «найти мага и при помощи щедрых взяток убедить его призвать душу, то есть прибегнуть к так называемой некромантии, сказав, что хочет задать ей вопрос о некотором деле. А подлинная цель сего вопрошания заключается в том, чтобы узнать, бессмертна ли душа» (1.5). Этот отрывок показывает, что идея призыва души умершего для вопрошания достаточно стара, по крайней мере, она была хорошо известна уже в III веке. Подобная практика также описывается в египетском астрологическом руководстве конца III века (Ps. Manetho, Apot. 4.213).

В то же время, мы можем наблюдать рост некромантических притязаний. В своих «Метаморфозах» (2.28), Апулей представляет египетского (!) пророка Затхласа, который способен не только призвать тень умершего из преисподней, но и вернуть к жизни его тело. В уже упомянутых «Псевдоклементинах», разговор Климента с душой умершего человека соседствует с более страшным вариантом подобного действа в случае Симона Волхва, что также, по всей вероятности, восходит к «Grundschrift», хотя и подверглось некоторому видоизменению в «Гомилиях» и «Узнаваниях». Симон Волхв не только «ежедневно удивлял весь город, заставляя тени и призраков являться посреди рыночной площади; а когда он выходил на люди, изваяния двигались, и множество теней шло перед ним, которые, по его словам, были душами умерших» (H4.4), но и дал следующее определение некромантии: «Я заставил душу мальчика помогать мне, - сказал Симон, - чистого, невинно убиенного и затем призванного тайными заклинаниями; он делает все, что я повелю». «Но разве это возможно, - вопросил я, - чтобы душа выполняла такие дела?» Он ответил: «Да будет тебе известно, что человеческая душа занимает место сразу после Бога, как только освободится от тьмы своего тела. И немедленно обретает дар предвидения: вот почему ее призывают для некромантии» (R 2.13). Описание некромантии в «Любителях лжи» Лукиана (14), где гиперборейский маг вызывает человека, умершего семь месяцев назад, можно рассматривать, в определенной степени, как насмешку над подобными притязаниями.

В ту же эпоху мы наблюдаем и иной сдвиг. Тогда как в источниках древнего и классического периодов греческая некромантия ассоциировалась с призывом душ для получения сведений об их судьбе или ради их умиротворения, то теперь мы слышим о трупах и черепах, ставшими посредниками для дивинации, о чем явно свидетельствуют магические папирусы. В одном из самых известных таких папирусов, что хранится в Национальной библиотеке Франции, мы находим различные заклинания, связанные с некромантией. Чтобы дать общее представление о содержании этих заклинаний, я процитирую одно из них, с заголовком «Заклинание Привлечения царя Питиса над любой чашей из черепа.⁵⁷ Его молитва к Гелиосу»:

«Господь Гелиос, я взываю к тебе и твоим святым ангелам, в сей день и в сей самый час: убереги меня, NN, ибо я есмь TNENOR, а вы – святые ангелы, хранители ARDIMALECHA. И ORORO MISREN NEPHO ADONAI AUEBOTHI ABATHARAI THOBEUA SOULMAI SOULMAITH ROUTREROUTEN OPHREOPHRI OLCHAMAOTH OUTE SOUTEATH MONTRO ELAT CHOUMIOI LATHOTH OTHETH, молю тебя, господь Гелиос, услышь меня, NN, и одари меня властью над духом сего человека, погибшего насильственной смертью, из шатра (? англ. tent) коего получил я [сие], дабы возмог я взять его с собой, NN, как помощника и мстителя в любом деле, выполнение коего я от него потребую» (PGM IV.1928-54, tr. E. N. O’Neil).

Дальше папирус гласит:
«Ежели снисходишь ты (Аполлон-Гелиос) в недра земные, в страну мертвых, то пошли <ко мне> сего призрака (daimona touton) в середине ночи, дабы подчинялся он нашим приказам, (призрак,) из чьей головы (kephalê) получил я предмет сей (tode), и да поведает он мне столько, сколько знать пожелаю я, говоря чистую правду, учтиво, мягко и не задумывая ничего супротив меня» (IV 1962-68, tr. Faraone).

Видимо, некроманту полагается держать череп, принадлежащий тому призраку, которого он хочет призвать и вопрошать. И действительно, практика некромантии с использованием черепов упоминается в иудейском трактате «Санхедрин» из Вавилонского Талмуда, где обсуждаются два типа некромантов: «и призывающий мертвых для предсказаний, и тот, кто советуется с черепами» (65b). К счастью, недавно был обнародован ряд черепов, и целых, и фрагментарных, с еврейскими надписями, свидетельствующими о реальности магического применения черепов в поздней античности.⁵⁸ Тот факт, что мы имеем эти черепа с еврейскими надписями, тем более примечателен, если учитывать, что за некромантию, согласно Мишне «Санхедрина» (7.4), наказывали забрасыванием камнями до смерти. Поздняя датировка магических папирусов и черепов с надписями, по моему мнению, указывает на то, что лишь в поздней античности, а не сразу после наступления христианской эры, появился обычай получения предсказаний от головы Орфея в Лесбосе, вместо использования орфических стихов и инструкций. В последнем случае мы вынуждены допустить влияние Месопотамии, где такая практика имела место до эпохи ассирийского царя Эсархаддона, что подтверждается надежными свидетельствами.⁵⁹ Хотя Лесбос являлся одним из тех островов, через которые хеттские материалы попадали в Грецию,⁶⁰ все же, кажется слишком смелым предполагать влияние Месопотамии без каких-либо промежуточных свидетельств о предсказании при помощи черепов в Анатолии.⁶¹

Вне зависимости от этих ранних практик, в христианские времена некромантия стала больше не приемлема. Это хорошо иллюстрируется текстом прежде упомянутых «Гомилий», где Симон Волхв превращается в убийцу: «Ведь он даже начал прибегать к убийствам, ибо сам нам признался, как друг друзьям, что, отделив душу ребенка от его тела непроизносимыми богохульствами, чтобы сделать его помощником в прояснении всего, чего ни пожелает, и изобразив подобие мальчика, он проделал это во внутренней комнате, в которой спит, но объявил, что однажды при помощи божественных искусств создал мальчика из воздуха, а потом, нарисовав его подобие, обратил его назад в воздух» (H 2.26, также H 2.30)⁶². Здесь мы видим пример демонизации некроманта, что созвучно с другими донесениями IV века, такими как «Эфиопика» Гелиодора (6.14-5, также 3.16), в которой старуха спрашивает умершего сына о судьбе его пропавшего брата. После того как она совершила обычные возлияния из молока, меда и вина, изготовила нечто вроде куклы вуду и вознесла прошения к Луне, труп отвечает матери едва слышным голосом, что она больше не увидит своего сына; более того, из-за своих занятий магией она вскоре умрет насильственной смертью, что составляет участь всех колдунов.⁶³

Пришла пора подводить итог. Нет сомнений, что Граф прав в своем утверждении, что большая часть свидетельств имеет литературный, полемический или вымышленный характер. Тем не менее, доступные нам источники позволяют заключить: (1) что «некромантия» - приемлемое обозначение для древней дивинации при помощи мертвых, несмотря на разнообразие терминов, входящих в категорию «некромантии»; (2) что некромантия регулярно практиковалась, хотя мы плохо представляем, как именно; (3) что между некромантией, описанной в греческих источниках древнего и классического периодов, и ее разновидностями в эпоху поздней античности существует определенная разница; (4) что в поздней античности проводились некромантические ритуалы с черепами (однако современным ученым сложно их реконструировать); и (5) что реальное и довольно процветающее ремесло магов и некромантов в период поздней античности отражено в магических папирусах и древних романах.

В конечном счете, реальность древней некромантии по большей части ускользает от наших попыток поднять завесу над ее практикой. Как бы то ни было, и вещественные, и литературные свидетельства указывают нам на то, что идея и практика некромантии, как доступной формы дивинации при помощи мертвых, просуществовали, хотя и в изменяющихся формах, до самого конца древнего мира.⁶⁴

Перевод: © Вирр Арафель, для Teurgia.Org 2016; Исправление оформления - Baal-Hiram 2018

Авторские ссылки на источники и дополнительную литературу: